Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова - стр. 53

О вторжении третьей стороны – Речи Посполитой, которой прежде принадлежали эти земли, – не могло быть и речи. Предательство, равно противное христианам и мусульманам, было таким образом жестоко наказано. Условия мира, согласно документам миссии Тяпкина, были заблаговременно одобрены Левобережным гетманом и старшиной как лучшие, нежели прежний неверный союз России с поляками.

Убыточность Бахчисарайского мира оценивалась с точки зрения возможностей, якобы упущенных московским правительством в результате решения об оставлении Чигирина. В отличие от царя Федора Алексеевича, историки не понимали, что удержать за собой Правобережье Россия не могла, если бы Турция от него не отступилась. А султан отступить не мог, не смыв пятно со своей чести. Зато войну османы могли вести сколь угодно долго, а Россия такой возможности была лишена экономически.

Оценивая итоги войны, следует учесть, что боевые действия велись с 1673, а не с 1676 г. Россия вступала в войну, когда мыслимые в 1678 г. благоприобретения несомненно принадлежали Польше и на Правобережье сфера царских интересов ограничивалась Киевом. Само взятие Чигирина благодаря энергичным военно-дипломатическим действиям В.В. Голицына стало вынужденной мерой в условиях измены союзника. Поэтому то, что Правобережье оказалось разменной картой при умиротворении противоборствующих держав, реально оценивать лишь с точки зрения всей протяженной и драматичной игры. Ставкой на Чигирин царь Федор Алексеевич и князь Голицын изменили цели боевых действий и сделали ничью возможной, даже желательной для обеих сторон.

Османская империя была не вполне удовлетворена условиями договора. Уже при ратификации турки постарались изменить его редакцию, добиваясь всеми правдами и неправдами снятия ограничений на строительство крепостей в низовьях Днепра[211]. Фактические нарушения договора с их стороны усилением этих укреплений ясно показывали компромиссный характер перемирия, необходимого лишь для высвобождения османско-крымских сил, брошенных вскоре на Империю и Польшу.

Со своей стороны Россия отказалась от борьбы только в условиях международной изоляции, кризиса казенных доходов и незавершенности внутренних реформ, проявив зрелость политической мысли. Война в понимании царя Федора Алексеевича, князя Голицына и их единомышленников рассматривалась как инструмент политики, подчинялась политике, а не определяла ее[212]. Именно такое соотношение войны и мира, вооруженной борьбы и дипломатии было отражено в «Скифской истории» и отличало ее от бескомпромиссных военных речей Игнатия Римского-Корсакова.