Сказки нашей крови - стр. 54

опустел наполовину и стал прозываться Крематорием; некоторым же, – немногим, впрочем, – так дали по рукам, что их песни во славу долго еще клокотали в глотках грядущих поколений, – авторы песен получали Сталинские премии и более не вещали с идеологически неправильных позиций; в тридцать седьмом, когда в один день казнили более сотни представителей украинской творческой интеллигенции, Булат понял, что пора смываться, тем более что не раз уже незаметные люди из первого отдела задавали ему вопросы об отце – бросив свой литейный цех, принялся он мотаться по стране, – устраивался работать в незаметные артели, на маленькие фабрички, шабашил, где придется, и просто подметал улицы, стараясь жить как можно тише, и не вступал, Боже сохрани, ни в какие группы, правда, в Харькове как раз вышел сборник его стихотворений, но он верно рассудил: пока кинутся искать, сверять данные, отслеживать бумаги, он снова куда-нибудь уедет, – ищи ветра в поле! так и мотался до войны, и спасся! инстинкт самосохранения помог; конец июня сорок первого встретил он в Воронеже и в течение двух дней пребывал в шоке и растерянности, но потом подобрался как-то вмиг, быстро привел свои дела в порядок, рассчитался за съемную комнату и пошел в военкомат; ему не жаль было свою загубленную жизнь, – а он знал, что жизнь уже загублена, ведь с войны редко возвращаются, – а жаль было стихов, которые точно пропадут, канув в несуществующее время и, значит, – в пустоту… кроме того, он носил стихи в себе и знал, что они уж не родятся, а погибнут вместе с ним, ведь невремя поглощает все – дробит камни, стирает великие произведения, осушает океаны и сметает земли, ничего не оставляя притом и от человека – повезет тому, кто сможет завещать потомкам кровь, подтверждение своего земного бытия – тире между датами рождения и смерти; в этой черточке, придуманной Карамзиным, заключено безжалостное время… пять миллиметров линейного пространства, которое хранит память о всех человеческих страстях, не видных вообще из космоса, затерявшегося в космосах иных… но на Волховском фронте, куда в конце октября попал Булат, даже этой черточки не удостоились десятки тысяч, просто потерявших свои имена на куске болотной земли от Мясного Бора до туманной Любани, и Булат был одним из тех, кто свою черточку сберег, хотя, конечно, не он, не он, а только равнодушный рок, вслепую выбирающий себе любимчиков… и этими счастливцами, находившимися под пристальным вниманием судьбы, поначалу были все, кто ехал с Булатом в эшелоне, по крайней мере каждый думал так, не подозревая о том, что лишь самая малая, самая ничтожная их часть получит пропуск в жизнь; первое испытание прошли они у Бологого, когда возле станции их эшелон неожиданно попал под бомбы, – железнодорожные пути, на которых горело множество вагонов, поезд сходу проскочил, минуя опасное пространство, и помчался дальше – к станции Бу догощь, где новобранцев тут же и обстреляли успевшие занять поселок немцы; едва выйдя из вагонов, солдаты дали бой и отразили дерзкую атаку; следующим днем они обосновались в лесу южнее станции, ожидая подвоза продовольствия, фуража и обмундирования, так как с собой имели лишь оружие, боеприпасы, разобранные пушки и лошадей для перевозки грузов; ночью выпал снег, прижал мороз, – в летней одежонке да в пилотках приходилось им несладко, но самая беда началась чуть позже, когда стало ясно, что снабжения не будет; оперативная обстановка там складывалась так: планируя деблокировать скованный осадой Ленинград, Ставка дала приказ войскам перейти Волхов и двигаться на Любань, расположенную в преддверье Питера; настроения в Ставке царили благостные и, когда маршал Шапошников излагал план проведения широкомасштабной операции по снятию блокады, никто не сомневался в успехе и безоговорочной победе, – согласно плану освобождалась большая территория, включающая Новгород и Лугу, и являлась возможность полного разгрома северной группировки войск противника, однако операция была не подготовлена и не обеспечена резервами, – главную роль в гибели советских войск сыграли тут Ставка и Верховный Главнокомандующий; Мерецков, Хозин и вместе с ними – Мехлис были проводниками воли Ставки, которая торопила, подстегивала, подгоняла… назначение Мерецкова оказалось роковым, – у руля стал человек, морально сломленный, боявшийся всего, и трагедия Второй Ударной была в том числе и следствием его опустошения, страха и нежелания жить вообще, – он и сам позже признавался, что хотел кончить жизнь самоубийством, ведь его просто размазали, подавив волю и напугав до смерти… Артем мысленно переставил Мерецкова на конец тридцатых: после Испании – должность замначальника Генштаба РККА, Карельский перешеек, финская война, звание генерала армии и пост замнаркома обороны… если бы его и других участников