Сказки нашей крови - стр. 33

думал, наверное, в Крыму восемнадцатого года, что покупает свою жизнь ценою чужих жизней, – и то была власть, настоящая власть, сладкая, как материнское молоко… мог разве думать он, завершая бухгалтерский курс в Вальпараизо или сидючи в одиночке Калькуттской тюрьмы, что у него будет столько власти? – этот маленький человечек с уютными усиками и в круглых очечках, во всем облике коего от рождения сквозил бухгалтер, был ужасом полуострова и, может быть, он даже пил кровь невинно убиенных, да и не «может быть», а точно пил, и тут он, как бы отмахнувшись от мухи, походя сказал: пожалуй! – а детей куда? – спросил его матрос, на мгновение замешкавшись, – к Пантелеевой, да пусть накормит хорошенько, – сказал этот упырь, и Артему вспомнилась издевательская байка перестройки: когда, Владимир Ильич, расстреливать будем – до обеда или после? – до обеда, Феликс Эдмундович, непременно до обеда… а обед отдадим детям… так эти заботливые твари заботились о будущих поколениях Совдепии, словно заклиная историю: сын за отца не отвечает, сын за отца не отвечает, сын за отца не отвечает, одновременно ссылая и сажая детей, а то и расстреливая, несмотря даже и на возраст… и вот детей оторвали от Жени и Леванта, Жан Августович отвернулся, взял со стола важные бумаги, а матрос махнул какой-то фигуре, стоявшей у окна, – фигура приблизилась, – вперед! – сказал матрос и, взяв наизготовку револьвер, повел Женю и Леванта в коридор; они спустились вниз, в первый этаж и пошли по залам к выходу; Левант, холодея, думал о своей ошибке, а Женя ни о чем не думала, просто шла, спотыкаясь и поскуливая, как поскуливает избитая собака… вот чем обернулся приход в батюшкин дом беглого эсера-террориста, вот чем обернулась ее странная любовь… их вывели во двор и поставили к стене – Женя с ужасом увидела на кирпичах засохшую кровь и выбитые пулями осколки черепных костей; Левант обнял ее и поцеловал… две фигуры невдалеке подняли револьверы… одна из них, махнув рукой, грубо сказала: а ну, расцепись… и тут Левант услышал приближающийся звук урчащего мотора… стой, стой! – сказал он, – я хочу сделать заявление! – какое тебе заявление, – отвечал один из палачей, – нетути больше у тебя заявлений… но Левант сделал шаг: я хочу раскрыть сеть заговорщиков, готовивших покушение на Жана Августовича… расстрельщики переглянулись и опустили револьверы, – а ну, подь сюды, – сказал один из них… и Левант медленно двинулся вперед, оставив Женю у стены… в этот миг во двор, вздымая поземку, въехало авто, остановилось у крыльца и наружу выбрался шофер, а за ним – женщина в кожаной тужурке, она мельком глянула назад и пошла было далее, скорее всего, не увидев в этой картине ничего необычайного, но почти сразу, еще не ступив даже на крыльцо, снова оглянулась и глаза ее впились в глаза Жени… – Евлаша, – прошептала Женя разбитыми губами… это была Евлампия Соколова, родная сестра Жени, любимая старшая сестренка… вон куда завел ее муж-белоподкладочник, да и сама она вряд ли знала в далеком девятьсот четвертом, что станет через полтора без малого десятилетия членом Таврического губернского комитета РСДРП и членом Военно-революционного комитета полуострова, что в тридцать втором, когда она уже будет отбывать ссылку в Йошкар-Оле, с нее, именно с нее напишет революционную комиссаршу в своей «Оптимистической трагедии» Всеволод Вишневский, спектакль поставят, и пафосные актрисы будут спрашивать