Сказка без чудес. Роман - стр. 95
Денег жадненький Ферапонт ему не платил, хватало и того, что похваливал беспомощные вирши убогого. За что тот, окрылённый, готов был круглые сутки, без выходных, чистить и убирать, подавать, подносить, потчевать, ублажать и всячески опекать непререкаемого Учителя.
Однако на сельское кладбище Сбруев ходил ежедневно непременно один.
Вот и сегодня, прогулявшись среди холмиков, памятников и крестов, по давней традиции, Ферапонт подошёл к могиле классика советской литературы Николая Корсакова, любившего при жизни бывать здесь, в бору, и завещавшего похоронить себя на этой земле.
Конечно, Корсаков был, что называется, классиком второго ряда, изрядно подзабытым сегодня. Иначе бренные останки его покоились бы не в сельской глуши, а где-нибудь на столичном Новодевичьем кладбище. Однако книжки его до сих пор спрашивали в библиотеках, в основном читатели старшего поколения, да и во все литературные энциклопедии он прочно вошёл со своими произведениями, как «певец южно-уральского казачества».
А при жизни исторические романы Николая Корсакова широко издавались, продавались едва ли не в каждом книжном магазине и газетном киоске. Что не могло не вызвать зависти Сбруева, чья библиография в то время состояла из десятка стихов, размещённых в малотиражном коллективном сборничке молодых поэтов Южного Урала. К тому же Корсаков имел гнусную, по мнению Ферапонта, привычку при каждой встрече задавать нетактичный в среде провинциальных литераторов вопрос: «Ну, и что новенького ты, наконец, написал?»
На что Ферапонт в первое время блеял что-то невразумительное о поэме, над которой усиленно работает, а потом вовсе перестал отвечать, воспринимая вопрос как личное оскорбление. Да и Корсаков годы спустя перестал интересоваться творчеством Сбруева, стал смотреть на него, как на пустое место, что казалось совсем уж невыносимым. И чего несостоявшийся поэт ему даже после смерти простить не мог.
Вот и сейчас, увековеченный в сером граните, бюст прозаика взирал слепыми, словно катарактой подёрнутыми, глазами, на остановившегося у подножия постамента Ферапонта Сбруева.
– Ну что, старый хрен, – по обыкновению, как делал это ежедневно, обратился к классику бывший поэт. – Полёживаешь? – И подметил мстительно: – А народная тропа-то к тебе давно заросла!
Корсаков-памятник всё так же таращил незрячие, вырезанные из камня, глаза. И безмолвствовал.
– Давеча в районной библиотеке был, – сообщил ему Сбруев. – Глянул на твоё собрание сочинений. Пятьдесят лет назад изданное, а стоит, как новенькое, томик к томику. Даже золотые корешки не обтёрлись! Не читают тебя, старый хрыч, современники! А уж как важен, вальяжен ты при жизни-то был! – пустился в воспоминания Ферапонт. – В президиумах сидел, на всех собраниях выступал: «Мы, писатели-южноуральцы…». А меня, Сбруева-то, в числе писателей никогда не называл! Пренебрегал, замалчивал!