Сказание о Старом Урале - стр. 36
– Родимый, как хорошо мне с тобой! – шептала Анна. – Все во мне ласка твоя разбудила. Поди послушай, как сердечко мое колотится.
Строганов подошел, протянул руку к Анне.
– Да разве так слушают? Ухо к груди приложи. Вот теперь хорошо слышишь? Будто пташка из клетки на волю просится.
Он молчал и слушал, как трепетно билось женское сердце, а у самого опять сохло во рту и перехватывало дыхание. Опять стали совсем близкими прищуренные глаза Анны, опять приоткрылись влажные губы… Обняла, запустила пальцы в кудрявые волосы, прильнула к губам. И когда он ответил мужским объятием, женщина смогла только прошептать:
– Сеня, родимый, не удуши…
Анна приоткрыла глаза, когда дышать стало опять легко. Лежала не шелохнувшись, прислушиваясь к стуку мужского сердца рядом и звону серебряных колокольцев в собственных ушах.
Давно прошла белая, бестеменная полночь. К утру цвет неба изменился, с восхода пошли тучи, и в опочивальне стало потемней. Строганов уж приготовился уходить. Полуодетый, он снова подошел к раскрытой створке окна.
– Боюсь тебя, Сеня, когда замолкаешь.
– Пора мне.
– Аль надоела уж?
– Скоро челядь поднимется. Как скрыто уйти тогда?
– Не уходи вовсе. Вместе солнышко встретим.
– А если сам пожалует поутру?
Анна засмеялась:
– Какой пужливый стал! Видел, поди, сколько он меду выпил? До полудня никуда из воеводской избы не выйдет: во хмелю сюда прийти не смеет. Окромя того, Глашка крыльцо караулит. Чуть что – весть подаст.
– Догадывается? Сам-то?
– Догадывается. Грозовой тучей бродит, когда ты в крепости.
– Тебе говорил о своей догадке?
– Да разве посмеет? Молчит, сопит да от ревности бессонницей мается.
– Аннушка!
– Говори, родимый.
– Скушно мне без тебя. До того скушно, что иной раз совладание над собой теряю.
– А вот и возьми меня с собой. Молви только слово.
– Попросту об этом судишь.
– Как умею. Чать, всего-навсего баба. С отцом говорил?
Строганов промолчал.
– Отец, наверно, по старине рассуждает: дескать, нельзя чужую жену, да еще у престарелого мужа, отнимать. Сам-то небось ни одну бабу чужой не почитал, а на старости о грехе да о заповедях заговорил.
– Отец знает, что у твоего муженька заручка у царя крепкая. Уведу тебя, а старик царю нажалится. Царь заставит обратно отдать. А разве взятое отдам?
– Батюшки! Какие Строгановы боязливые стали! Даже подумать боятся, что царь на них осерчает.
– Нам с ним ссориться нельзя.
– Конечно. Осерчает да и не станет захватными землями одаривать.
– Пойми, Аннушка!
– Где мне понять? А думать мне неохота, голова заболит. Врешь мне про отцовский запрет, задумав о чем-то, от меня тайном. Дура, мол, Аннушка: очумела со старым мужем. Заволокла ей любовь ко мне разум, а потому всему поверит… И то верно, что дура! Надо было мне наперед, как к себе допустить, уговор вырядить: возьмешь к себе – твоя. Не возьмешь – чужая жена. Скажи на милость, чего боишься? Коршуном по всей Каме на людские жизни кидаешься, ежели нужно тебе. А меня у старика взять не можешь!