Сказание о Големе. Возвращение Голема - стр. 8
Наш разговор идет по-русски. Йиржи, в отличие от Элишки, свободно владеет этим языком и даже акцент у него почти не заметен. Я знаю (Элишка рассказала), что он профессор одного из пражских университетов, а какого именно, она и сама не знает. Но сейчас он больше похож на ювелира, получившего в руки драгоценную диадему императрицы и трясущегося над ней. А еще он напоминает старого часовщика, хищно нацелившегося на какой-нибудь уникальный экспонат антикварных часов. Но ведь это всего лишь книга. Или не просто книга?
Профессор осторожен и нетороплив. Вначале он надевает нитяные перчатки, берет тонкую мельхиоровую лопатку и, с ее помощью, бережно, даже благоговейно открывает обложку. Там, на титульном листе, следует быть названию, но его нет, как нет и самого титульного листа. Вместо него идет простая, бесхитростная печать, текст кириллицей. Он, этот текст, ничем не украшен, нет ни затейливых буквиц, ни узорных рамок. Все просто и бесхитростно. Литеры полуустава потускнели и большинства слов не разобрать при таком скудном освещении. Вижу лишь начало первой строки: “Азъ, Пътр сьн Ѳъмаѳеев съ Мъстъславлѧ…”
Теперь я уже совершенно ничего не понимаю. Я же не славист и не историк. Я всего лишь скромный лингвист, специализирующийся на семитских языках. Покажите мне текст на арамейском или мальтийском и я не оплошаю. Но старославянский… Профессор понимает мое недоумение и хитро улыбается. Тут явно таится какая-то загадка и я ерзаю в кресле от нетерпения. Но Йиржи – опытный рассказчик, он не торопится:
– Эту книгу передал моему деду один поляк, его друг. Дело было во время той войны…
А вот мой дед не говорил “та война”, он говорил просто “Война”, но произносил это слово так, что слышна была заглавная буква.
– …Тот поляк был родом из Острога. Книга несомненно оттуда и это объясняет имя печатника.
Я смотрю на него в недоумении.
– Петр Мстиславец – снисходительно поясняет профессор – друг и компаньон Ивана Федорова, известного как Москвитин.
Ну, про Ивана Федорова я хотя бы слышал. Но, во имя всего святого, причем тут я? Наверное, недоумение все еще отражается на моем лице, потому что Йиржи улыбается и перелистывает страницу. Вот теперь профессор доволен, по настоящему доволен, потому что недоумение на моем лице наверняка сменилось изумлением. Оно, мое недумение, несомненно так и сделало, да и есть от чего – на втором листе ивритские буквы.
Теперь необходимый эффект достигнут и полумрак больше не нужен. Йиржи приносит лампу. Ее свет ярок, но холоден, не то галоген, не то матрица светодиодов, он не повредит древним страницам. Пытаюсь читать, но это не так просто. Иван Федоров со-товарищи творили вроде бы в XVI-м веке, когда знаки препинания уже начинали осторожно использовать, но в этом тексте их нет и в помине. Зато есть огласовки, но они едва заметны, ведь над ними в первую очередь поработало неумолимое время. Нет, тут нужна лупа.