Сказ про Заказ - стр. 40
Матвеич, отходчивый и добрый, испуганно втянулся лицом в свои складки, осел и сказал покладисто:
– Ох… И то верно – идти надо, а то разболтался Дед Мазай на завалинке…
Андрюху хоть Матвеич и раздражал, но он и жалел его, и помогал, и любил, и ценил за близость взглядов. Но сейчас хмель подтолкнул его к одному поступку, который бы он никогда себе не позволил, будучи трезвым.
Едва Пётр Матвеич вышел за «ворота́» и потрусил по улице, освещённой огнями на разные лады и вкусы, как Андрей опружил ещё «полтишок» крепкой тёмно-жёлтой вкуснятины и, нащупав в кармане Зеркальце, оседлал Сани-Самокатные и вырулил за участок, не забыв шепнуть Зеркальцу поработать с Воротцами.
Андрей понесся по снежной улице, пятнисто, театрально и на «кажный лад» освещённую у каждого дома. Впереди мелькала фигурка Матвеича, удаляющаяся в лесистый кусок посёлка, и задача стояла обогнать его в самом заснеженном месте, чтобы взвить как можно больше снежной пыли. Главным было: первое – показать расписной бок саней, второе – доказать отсутствие хоть какого-либо намёка на моторчик или что-то тяглово-гужевого. Андрей потихоньку правил, зажав в руке Зеркальце, как рычажок, и когда нужный участок оказался на пути, «наддал топи» и залёг на дно Саней, поручив им обогнать «наиболее залихватским образом, с показом борта, но без вываливания в снег отдателя сего приказа». Исполнив манёвр, он поглядел издали на замершую и крестящуюся фигуру Петра Матвеича.
И Андрей понёсся дальше вдоль сияющих разновидностей чужого уюта, гирлянд всех сортов, бисерных каких-то нитей на замёрзших и, словно искусственных, деревцах. Всего того искусственного, женского, на фоне которого всё ярче представлялась прекрасная девушка, с тем редким сочетанием красоты душевной и телесной, которое и придавало её исчезновению роковую неизбежность. И горечь невообразимую. Потому он за честь бы почёл не то что жениться, а хотя и взглянуть на неё благоговейно.
Хмель есть хмель… А истомлённость одиночеством – истомлённость. Только таёжный мужик знает, как измятость трудом, преданность ветрам и морозам обостряет нехватку нежного, тёплого. И вроде бы бочки, бревна, мясо да кровь должны образ женщины уничтожить, похоронить под опилками, рыбьей чешуёй-слизью… А ничего подобного!
Вдруг подумалось: как здорово бы встретить любую девушку, одиноко выгуливающую собачку, пусть даже хозяйку «суки́», со всей её буржуазностью.
Сани мчались и происходило дальнейшее нагнетание уюта, красивости, от которого Андрею было бы другой раз и грустно, но не после Карпычева крепкого. В дальний незнакомый угол занесли его Сани, в царство каких-то особенно мелких и льдисто-ярких гирлянд, фасадов, глядевших совсем тортообразно, и тяжеловесных германских машин, блестящих и будто нагуталиненных. На одном, заманчиво прямом куске дороги он хорошо наддал ходу, как вдруг что-то пушистое, маленькое и белое выскочило прямо под сани, и визг раздался истошный.