Сказ про Заказ - стр. 21
Андрей даже вылезать не стал и не удержался, достал и протёр зеркальце, и оно прозрачно-чётко прозрело, и показалась Щучка, но не мордочкой, а целиком: она стояла на течении, нежно и очень красиво работая тельцем, хвостиком, так что плавники колыхались мягко и расходисто:
– Здравствуй, Андрей, что случилось или невзгода какая?
– Да нет, сударыня Щучка, вот еду, погода хорошая… Есть, правда, невзгода – аргиш с пассажирами. Один тут, из Кандакана, всё выпить силится, будто это стопка какая… Честно говоря, стыдно за них перед этими просторами…
– Да вижу я всё… Не кручинься, стопка – не сопка! А Кандакан – не стакан! Его не опрокинешь. С берегами сросся – не оторвешь… Ты сам, главное… не оторвись… В город особенно приедешь… Там у Карпыча погребец-то подходящий… Помни, у нас на тебя вся надежда! Доброго пути тебе.
– Всё нормально с машиной, если – через три дня в городу буду! Видишь, зима-то путя спрямлят! Зимник прямой, как стрела, режет, как алмаз по глади стекла!
– Не всяк укорот – рывок до ворот! Ну да езжай с богом!
На двухсотом километре зимник уходил на берег и, поднимаясь на плоскогорье, шёл строго на юг. В начале подъёма стоял обшарпанный синий щит с надписью: «Движение по автозимнику только автомобилям высокой проходимости (типа «Урал», КамАЗ, «Нива»). Скоростной режим не более 30 км в час. Максимальная полная масса т/с 25 тн. Движение в колонне числом не менее двух единиц».
Солнышко серебряно светило сквозь дымку, и по сторонам от него числом в две единицы семицветные скобки стояли в полнеба.
Горы были выше у рек, а на водоразделе припадали, и Андрей очень любил гору, которая стояла на границе этого спадания – с таёжным подножием, сабельно выгнутым склоном и белым нависающим лбом. Она стояла над лесотундрой, покрытой чахлыми свечеобразными лиственя́ми. И за этой горой уходили в горизонт ещё несколько сопок, таких же долгих и лобастых к северу – словно стадо белух, арктических белых дельфинов.
После заезда на коренной берег ехали медленно, переваливаясь по таёжным кочкам. Зимник был продран до полу грейдером – до ерника, до багульника – и повторял всю неровность таёжного пола. Ерник – карликовая берёзка, наклонённый, продранный ножом, проволочно торчал над снежным полом. Выскобленность до дна давала странную такую-то осаженность – и если ступить, спешиться, то почувствуешь себя как без подмёток…
Два комковатых отвала тянулись по бокам. Ехали медленно, самое большое – тридцать в час. Бесконечные нырки, клевки носом и тут же подскакивание, пятнадцатичасовая курсовая качка. Устав от бесконечного ныряния, вдруг разгоняешься на ровном куске, но тут же машина подпрыгивает на очередном валике, оглушительно громыхнув всячиной в багажнике. А греметь есть чему – канистры, бензопила, ящик с инструментами и ещё куча всего, пласт рыбы в пластиковом ящике, оленина, укрытые одеялом.