Синичка в небе - стр. 31
Почти с самого начала работы этот человек был ко мне строг до жестокости, и я подозревала, что, несмотря на предупреждения о том, что я не особенная и все личные помощники проходили через ад, меня все-таки пережевывали с большим чувством. Я получала по нагоняю каждый день: из-за неправильно подготовленных документов, не тех материалов, не вовремя отправленных писем, черт возьми, даже едва различимой капельке кофе, оставшейся на оригинальном документе! И я правда думала, что все, «уходя, гасите свет», но под вечер пятницы случилось нечто совершенно удивительное, из ряда вон.
Я принесла комплект документов, заранее готовясь уносить ноги, чтобы не голову, но на этот раз все было иначе. К моему появлению Николай Давыдович отнесся с философским спокойствием, не открыл папку, а лишь задумчиво стукнув пальцами по столу, вперил в меня взгляд и вдруг задумчиво протянул:
— Ульяна Дмитриевна Сафронова. — Он потер подбородок и откинулся на спинку кресла, дабы полюбоваться своим безупречным потолком. — Знаете, вам не стоит менять фамилию, — сообщил внезапно, доводя меня до абсолютного ступора.
— Что, простите? — Я даже позабыла, как недавно меня учили науке «не перебивай».
— Не меняйте фамилию, когда выйдете замуж. У вас замечательно русское имя, это такая редкость. Сейчас родители будто соревнование устраивают. Роберт, Селестина, Милена… Мы живем в стране, в которой есть определенная культура, традиции, история, в конце концов. Императоры, поднимаясь на престол, перенимали имена как национальное наследие, а нынешние детки для этого слишком круты. — Он помолчал, а я внезапно задалась вопросом: и как же это так случилось, что он у нас Николай Давыдович? Уж не еврей ли, часом, маскирующийся? Сбрасывает национальность, как старую кожу? — Берегите свое имя. Оно сильное, — закончил Гордеев, не дав мне вдоволь порассуждать о некоторых национальных особенностях присутствующих, и отпустил пораньше.
Почти личный разговор заставил меня пересмотреть свое мнение об отношении начальника. Я вышла из кабинета в растерянности, и спустя два дня все еще не могла определиться со своими чувствами. Однозначным оказалось только одно: желание уволиться пошло на спад.
Из задумчивости меня вывела Лона, потребовав мнение о сапожках, которые сели по ноге так, будто были рождены для служения моей сестре. Они выглядела замечательно, и соответственно стоили, но меня смутило даже не это, а каблук, который для курьерской работы оказался явно высоковат. И я об этом, на свою голову, сказала. Как выяснилось, вопрос был дежурным, от меня ждали чего-то вроде «вау, бомба, бежим на кассу», и честное «не подходят» встало на пути у разогнавшегося состава. В итоге, на меня не преминули накинуться с обвинениями: