Синдбад - стр. 8

– Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслоняясь одной рукой.

– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад, осуждающе качая головой. – Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному – великий грех?

– Ты уверен? – Махмуд недоверчиво уставился на своего работника.

– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним.

– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! – Синдбад вертел пальцем у лица Махмуда, обняв того за плечо и пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

Они сидели на элитном топчане. Перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто из пьющих так и не притронулся. Два пустых кувшинчика валялись рядом на курпачах. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.

– Д-вай выпьем, – предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

– Д-вай, – согласился Махмуд, принимая пиалу, и опрокинул ее на себя.

– Сюши, Мх-муд, – Синдбад влил в себя араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик, пытаясь стряхнуть с халата очередное мокрое пятно. – Хто-хто?

– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?

– Бабы – они… взде, – произнес Махмуд и упал лицом в салат.

– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил остатки араки в рот, откинул пустой кувшин на курпачу и, кряхтя, сполз с топчана. Он долго пытался попасть ногами в кроссовки, затем махнул на них рукой и, покачиваясь, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика явно где-нибудь был припрятан еще один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее.

Утром Синдбада разбудил невообразимый шум. Синдбад поморщился, сползая с лежанки на пол и держась за больную голову. Во рту пересохло, словно в давно высохшем колодце, а в голове, казалось, отстукивал однообразный ритм начинающий ударник. Молодой человек не сразу сообразил, где он находится. События прошлой ночи с трудом вспоминались, всплывая обрывками из глубин памяти: сначала он поймал Махмуда с аракой, потом тот долго сопротивлялся, не желая делиться выпивкой, а после они пили, пили, пили… Что было дальше, Синдбад так и не смог припомнить. Одно было ясно: Махмуд остался дрыхнуть на топчане, а Синдбад каким-то непонятным образом очутился у в комнате чайханщика, в его постели.