Симфония возмездия, или месть горного духа - стр. 9

А как ратуют священники о том, чтобы в храмах стало побольше прихожан! Они заявляют, что, дескать, молитва, произнесённая в домашних условиях, не так чётко доходит до слуха Божьего, как если б её произнести в храме. А молитва мысленная – и того слабее… Да они противоречат философии своей же церкви! Потому что Григорий Палама, в девятом веке выдвинувший учение о божественных энергиях (между прочим, причислен к лику святых), доказал, что Бог присутствует всюду и во всем, в том числе и в каждом из нас. Следовательно, мысль, – а в данном случае молитва, произнесённая мысленно, – как сгусток энергии, сливается с другой энергией, божественной, которая в человеке же и присутствует.

По большому счёту, если проявлять достаточно хладнокровия и быть объективным, рано или поздно приходишь к выводу, что Бог, как и Дьявол, всего лишь две из многочисленных сторон какой-то неведомой вселенской единой сущности, которые не могут существовать друг без дружки, взаимодополняют и взаимопродолжают друг дружку, – так же, как огонь и вода, живое и неживое, чёрное и белое…

Простите за такое отступление, но оно, возможно, пригодится нам в дальнейшем.

Сквозь большое окно в кабинет проникал день. Оно представляло собою большой квадрат, один из тех стандартных квадратов, которые проектируются для городских малогабаритных квартир, и скрывалось за дешёвыми гардинами. На фоне яркого весеннего дня оно казалось дверью в бескрайнюю лазурную даль, в которой быстро мелькали пролетающие птицы. Но, едва проникнув в помещение, радостное сияние дня смягчалось, утрачивало свою красочность и яркость, меркло в складках тканей и тускло освещало тёмные углы. Создавалось невольное впечатление, будто здесь находились в заточении тишина и покой, – тот покой, который всегда царит в жилище исследователя, где вся душа человека уходит в работу. В этих стенах, где мысль обитает, где мысль создаёт, истощается в яростных усилиях, всё начинает казаться усталым и подавленным, как скоро она успокаивается. После вспышек жизни всё здесь словно замирает, всё отдыхает – и мебель, и кресло, и зеркало, и книги с закладками; можно подумать, будто жилище изнемогает от усталости своего хозяина, что оно трудилось вместе с ним, участвуя в его ежедневно возобновляемой битве. Всё застыло, и только шелест бумаги, порождаемый движениями рук Игоря Зайцева, нарушал мертвенный покой помещения.

Взор Зайцева блуждал где-то в необитаемых высотах; он думал и мечтал, мечтал и думал. Что он напишет? Этого он ещё не ведал. Игорь не принадлежал к числу слепо решительных, оптимистически настроенных, ежеминутно уверенных в себе людей; это была натура импульсивная, и во время своих творческих поисков он беспрестанно то вдохновлялся чем-то, то вновь охладевал. Он не был богат, поскольку состояние не могло достаться ему от неимущей матери, а государство устроило так, что молодой человек в нашей стране не может разбогатеть честным путём, особенно, если он – интеллигент. Его знаменитость взошла только на первую ступень, когда имя вскользь мелькает на страницах газет или научных сборников и замечается лишь несколькими десятками или сотнями читателей для того, чтобы тотчас же забыть о нем; теперь он должен заняться кандидатской диссертацией, которая, возможно, вознесёт его на вторую ступень и, что немаловажно, принесёт более солидный заработок. Умница, энтузиаст, упорный труженик, правда, подвластный переменчивой мечте, влюблённый в свои занятия, он достиг, благодаря своим стараниям, замечательного мастерства и гибкости, возникшей из колебаний и попыток работать над разными темами. Игорь, любящий историю и всё то, что за этим словом скрывается, вступил на подмостки карьеры и теперь у него появилось безотчётное желание нравиться; оно томило его и незаметно влияло на его путь, смягчая или укрепляя его убеждения. Его приятные манеры, привычки, уход за собой, давняя репутация дитяти наук составляли своеобразный почётный эскорт вокруг его личности. Не обладая с детства материальной базой для углублённых занятий языками, математикой или чем-то иным, не имея надёжных друзей или хотя бы понимающей матери, он всего добивался сам, что в большой мере способствовало его внутреннему росту, закалке личности и взглядов. По всей вероятности, Фортуна, эта непостижимая дама, нашла в Игоре нечто из ряда вон выходящее и вела его за руку до двадцатичетырёхлетнего возраста. После восьмого класса он бросил школу, чтобы без поблеем поступить в медицинское училище, которое, впрочем, оставил после двух лет учёбы, затем, чтобы завершить среднее образование в обыкновенном ПТУ. Получив диплом с отличием, Зайцев устремился в Киевский университет, где сравнительно легко поступил на философский факультет. Затем последовали служба в армии и последующий перевод на заочное обучение. Демобилизовавшись с чувством глубочайшего сожаления о двух безвозвратно утраченных годах жизни, он осознал, что учёба на стационаре столичного вуза не для него: разодетые в меха и «фирму» сокурсники обходили стороной скромного студента Зайцева, которому, увы, нечем было оплачивать издержки обучения. Заочное отделение – не дневное, но суть диплома от этого не меняется, а при некоторой напористости и старательности студента сей диплом может обрести значительно большую ценность, нежели «бумажка» среднего стационарника. Успокоенный таким рассуждением, Зайцев решил параллельно поступить на исторический факультет в родном городе. Это удалось. Учёба на двух заочных отделениях требовала больших затрат, в силу чего Игорь вынужден был подзарабатывать то заводским грузчиком, то безвестным корреспондентом какой-нибудь захудалой газетёнки. Вскоре на способного студента обратили внимание, пригласили на несколько научных конференций, – и вот, к моменту окончания второго вуза он получил научного руководителя и тему для кандидатской диссертации по истории. Собственно, она уже была почти готова и даже одобрена нужными людьми, но следовало сдать так называемый «кандидатский минимум». Много это или мало для его возраста? При мысли об этом Зайцев пожимал плечами: а какая, собственно, разница? Уже в течение многих месяцев его беспокоил вопрос значительно более приземлённого характера: ему срочно нужно было сменить место жительства. Кажется, будто не бывает задачи более лёгкой, но для Зайцева здесь начинались новые трудности. Первая часть сей проблемы исходила из того вечного банального конфликта, который во все времена характеризовался двумя словами: «отцы и дети». Впрочем, будь у Игоря отец, проблема, по всей вероятности, не обострилась бы до такой степени; но прожить четверть века под одной крышей с матерью, женщиной весьма неуравновешенной и всегда далёкой от его интересов, прожить в одной квартире, постоянно выслушивая различные упреки, издёвки и меркантильные назидания, – это можно расценивать как подвиг. С раннего возраста Игорь понимал, что не испытывает к матери любви, потому что она никогда не любила его. В её глазах он представал неизменно как плод давнишней связи, испортивший ей молодость и всю последующую жизнь. Но, в основном, отношения с этой женщиной у Игоря обострились в течение послеармейских лет; они накалились до того предела, за которым всё отчётливее вырисовывалась мрачная тень сумасшествия.