Схватки в тупиках (сборник) - стр. 27
Всё это я подробно объяснил Роде, когда окончательно принял решение. А принял его, когда парень зачитал несколько выдержек из результатов своих анализов. Тех, которые я так хотел скрыть от него. Я ведь глазам не поверил, когда они пришли: сердце подходило идеально. Этого просто не могло быть! И тут передо мной встала зловещая альтернатива – выбор между двумя молодыми жизнями. Я, известный доктор Подольцев с безупречной репутацией, оказался вдруг в роли судьи, прокурора да, собственно, и палача тоже.
До сих пор я не решил, высокоморальным выбором или обычным малодушием было сокрытие от мальчишки результатов. Я вообще не собирался размышлять на эту тему! Просто соврал Родиону и выпроводил его. И думал, что всё кончено. Но парень пришёл через два дня, и знал не только результаты исследований, но и то, чего не знали врачи – почему его сердце так хорошо подходило Ане. Я пришёл в ужас и сдался.
Теперь я чувствую себя преступником, хотя, в сущности, принял тяжёлое, но единственно верное решение. Я не психиатр и не решусь диагностировать душевное расстройство Роди, но убеждён, что тот совершит суицид в любом случае. Фактически, он просто поставил меня перед фактом. Но как бы я среагировал на предложение Родиона, если бы ему не было так жалко Аню – ответить не могу.
В любом случае парень никогда бы не стал таким… безумным, никогда бы не задумался о добровольной смерти, если бы у него было нормальное детство. И отговорки, что время такое, что всем тяжело – недействительны. Кто виноват, что такое время, что тяжело и что гибнет? Да мы же, взрослые, те, кто успели пожить здесь, поработать и наворотить дел. А теперь в бессилии смотрим, как наши дети стремятся к смерти, потому что мы не смогли дать им достойную жизнь. Что, один такой Родион Обломов? Да он только высшее выражение всеобщего безумия, его любимый сын.
Тут я наконец понял, что так пугало его во взгляде Родиона. За ним ничего не было – ни-че-го. Пустота. Та же самая, что глядит из глаз многих тысяч юношей и девушек. Её ничем нельзя заполнить, хотя они пытаются – тем, что есть в их распоряжении. Просто Родион раньше других понял, что это невозможно, потому таким мучительно-усталым был его взгляд.
В кустах раздался тихий, но резкий щёлчок.
«Жизнь канет, как камень, в небе круги».
В тот вечер мы с Аней сидели во дворе на скамейке, скрытой в уже совсем жёлтых, но пышных ещё кустах. Я, конечно, ничего не сказал ей. Она до сих пор ничего не знает, и не будет знать до тех пор, пока моё сердце не забьётся в её груди. Я был лихорадочно весел, рассказывал что-то смешное, и она смеялась. Смех её тоже был слегка нервным, может быть, ей передалось моё напряжение, а может, о чём-то догадалась. Могла: знала о моей тяге к суициду, знала, как я её люблю, всё это вполне могло навести её мысль в правильном направлении. В общем, оба мы были на взводе. В какой-то момент у меня снесло башню – от близости её и близости смерти, от проглянувшего выхода, от дурмана осеннего вечера. Я обнял её за плечи. Она вздрогнула и молча прижалась ко мне. Я не мог больше сдерживаться – стал, как безумный, целовать её лицо, а руки шарили по её телу, норовя залезть под пальто. Она тихо простонала, и не от страха, а от страсти. Это ещё больше распалило меня, и чем бы всё закончилось, неизвестно, если бы…