Шпага д'Артаньяна, или Год спустя - стр. 55
– Я понял, государь.
– Тогда ступай, да хорошенько всё обдумай. Посол Карла Второго будет здесь завтра около полудня: его карету поручено сопровождать мушкетёрам де Лозена.
– Я не ошибусь, ваше величество, – поклонился де Сент-Эньян, удаляясь.
Оставшись один, Людовик XIV прошёлся по комнате; затем, усевшись на табурет, задумчиво произнёс:
– Быть может, де Вард справится с тем, что не сделала на Бель-Иле моя армия. Ясно одно: Арамис должен умереть…
А фаворит, спускаясь по лестнице, втихомолку рассуждал: «Чёрт меня побери, если я только что не взялся организовать банальное убийство! Хотя состряпать за сутки нового Витри не так-то просто в наше время. Будь что будет…»
XIII. Сделка
Мы уже видели, что Сент-Эньян с честью выполнил возложенное на него бесчестное поручение. В самом деле: двор оживлённо обсуждал загадочную личность герцога-мушкетёра. Что до графа де Варда, то он дрожал от едва сдерживаемой ненависти к человеку, на котором сосредоточилась вся его неутолимая злоба, делившаяся им ранее на пятерых. План Людовика XIV, таким образом, начал успешно претворяться в жизнь, но дальнейшее его развитие зависело от ловкости де Варда и воли Провидения.
Главное действующее лицо пьесы, разыгрываемой под сводами Версаля, отсутствовало во время сомнительного своего триумфа, никоим образом не входившего в его планы. Зато свидетелем его стал преподобный д’Олива, хорошо помнивший наказ начальника и ловивший поэтому каждое слово. От него, впрочем, и не требовалось особых усилий, чтобы раз десять услыхать повторяемое на все лады имя Арамиса. Это обстоятельство сильно взволновало иезуита, однако он был бессилен предпринять что-либо до встречи с генералом: двери посольских покоев охранялись швейцарцами.
Теперь, пожалуй, самое время вернуться к герцогу д’Аламеда, покинутому нами в кабинете суперинтенданта как раз в то время, когда он счёл нужным начать разговор по душам. «Давайте поговорим», – предложил он собеседнику, но эти простые слова, а в особенности – тон, которым они были произнесены, обещал больше, чем то, в чём заключалось спасение дюжины министров. Холодное, как лягушка, сердце Кольбера забилось сильнее, и он с трудом подыскал слова для начала этой жизненно важной для него беседы:
– Монсеньёр, теперь, когда основное дело улажено или почти улажено к обоюдному удовольствию обеих держав, я считаю возможным обсудить проблемы иного характера.
Арамис хранил молчание, руководствуясь поровну деликатностью и осторожностью. Кольбер, расценив молчание как признак участия и заинтересованности, продолжал с нарастающим воодушевлением: