Школьные рассказы - стр. 4
Три месяца назад я окончил институт. Это был первый в моей жизни сентябрь, которые я встречал как учитель. Праздничные чувства окончательно захватила меня. У школы в репродукторы гремели песни. На гаревом футбольном поле строились классы. У каждого класса стоял свой учитель. Я, как не имеющий класса воспитатель продлёнки, стоял в толпе взрослых за микрофоном. Директор, в закрытом вишнёвом платье, с важностью и удовольствием, которое она испытывала от собственной важности, объявила митинг открытым. «К вносу знамени – сми-и-ирно!» Восьмиклассник Агейкин в белых перчатках нёс знамя с необычайно напряженным лицом, который бывает у человека, пытающегося удержать тяжесть и при этом сохранить непринуждённый вид. Он печатал шаг, со стуком ударяя подошвами по асфальту. За ним шли три девочки с широкими красными лентами поперёк груди и, изображая прусский военный шаг, высоко поднимали ноги в белых гольфах. В их фартучках, туфельках и гольфиках было что-то очень детское и совершенно не военное. Сколько этих «выносов» и «вносов» видел я, пока сам учился в школе, сколько слышал речей о том, что мы должны… мы обязаны… нам оказано доверие. «Слово для приветствия предоставляется представителю шефов, секретарю парткома объединения „Союзтяжмашзагранпоставка“ Литкенс Павлу Степановичу!» Голова моя автоматически отключилась. Праздничное чувство, захватившее меня, не имело ничего общего с этими словами и с этим ритуалом; оно было во мне не благодаря, а вопреки речам. Речи (обращаясь к первоклассникам, представитель шефов напоминал о данном им по конституции праве на труд), как бы скучны они не были, не могли закрыть от меня высокого голубого неба с проплывающими курчавыми облаками. Слова, которые произносили взрослые люди, не могли испортить удовольствия, которое я получал, глядя на тяжелые красные гладиолусы, спокойно лежавшие на руках маленькой девочки со счастливыми взволнованными глазами. И даже в лицах лбов-старшеклассников, стоявших слева от меня и не хуже меня знавших, что никакого чуда не будет, а будут «темы» и «параграфы», было радостное волнение и при этом смущение, потому что они смущались своего чувства. В каких небрежных позах они стояли, желая показать, что за лето выросли в мужчин со своим опытом и своими историями!
Солнечный свет, казалось, течёт мне прямо в душу. Я обводил глазами лица детей, сияющие белизной фартуки, чуть покачивающиеся банты. Всё было такое чистое и свежие, что нельзя было не радоваться. Фиолетовые и белые астры, красные бархатистые гладиолусы, розы с тяжёлыми головками, клонящиеся на зелёных крепких стеблях – цветы живым ярким узором были вкраплены в ряды детей. Лица детей младших классов, нежные и отчётливые, светились надеждой. Снова грянула музыка, но тут же осеклась: рано включили. По футбольному полю, неся на плечах девочку с двумя огромными бантами, пошёл высокий спокойный старшеклассник. Девочка держала в руке жёлтый колокольчик, и трясла его, и было видно усилие маленькой руки, и чувствовалось, как тяжел для неё колокольчик. Тут уже музыка грянул окончательно, ринулась в серебристые раструбы косо висящих репродукторов так, как будто давно искала возможности прорваться; и загремела медью, и загудела басами, и понеслась высокими счастливыми голосами детского хора. Классы, с учителями в главе, зашагали к школе, и вдоль построенных в пары детских колонн забегали родители, что-то кому-то подсовывая в последний момент и давай последние, необычайно важные напутствия перед первыми сегодняшними уроками. И по тому, как озабочено и тревожно забегали мамы, было ясно, что школьная дверь, в которую уводили их детей, представляется им дверью символической, ведущий из одной жизни в другую…