Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи! - стр. 74
И загрохотал кулачищами.
А Озеров вдруг забеспокоился. Что-то его насторожило – то ли безмолвие и чернота дома, то ли свет единственной лампочки, показавшийся тревожным, то ли следы на дорожке, которую равномерно засыпал снег. Их было много, как будто Ляля приходила и уходила несколько раз!.. Или еще кто-то приходил и… уходил?
– Открывай, Ляля! Заснула ты, что ли?..
– Что-то не то, Георгий Алексеевич, – сказал Максим быстро. – Подожди, не грохочи.
Содрав с головы капюшон, он припал ухом к замочной скважине и прислушался. Ему показалось, что изнутри доносятся слабые потрескивания.
Кажется, сосед тоже расслышал, потому что спрыгнул с крыльца и побежал вокруг дома, увязая в снегу. Он добежал до лавочки, вскарабкался на нее, локтем высадил стекло, закрывая от брызнувших осколков лицо шапкой, и зашарил с той стороны в поисках шпингалета. С силой дернул раму раз, другой и, когда она распахнулась, прыгнул в темный дом.
– Ляля!
Вдалеке что-то светилось веселым оранжевым светом.
Расставшись с приезжим режиссером и соседом Атамановым, Ляля зашла в дом и постояла, прислушиваясь к привычным звукам. Шумел котел отопления, и в подполе что-то шуршало – не дай бог, мыши завелись!.. Ляля пристроила на вешалку платок и пальто, мокрые от снега, один о другой стянула башмаки и, не зажигая света, прошла в комнату и легла на диван.
Повезло, что Егор отвлекся на режиссера. Хорошо бы он вообще о ней забыл – навсегда. Она не может и не хочет его видеть, и разговаривать у нее нет сил. Ей нужно пережить сегодня и дожить до завтра, хотя – зачем?.. Зачем доживать до завтра? Чем завтра будет отличаться от сегодня?..
Ромка на репетиции, когда Никифорова нашла эти злосчастные ключи, даже не попытался защитить ее, Лялю. Он не возмутился, не закричал, не стал требовать, чтобы Валерия Дорожкина перед ней извинилась. Кажется, он сказал ей, чтобы замолчала, и отвернулся.
…Так теперь будет всегда. Никто и никогда не станет ее защищать, потому что она никому не нужна. Она и сама себе больше не нужна. Наверное, это трудно понять Юриванычу, который все пытался ей объяснить, что нести ключи следователю никак нельзя, потому что Ляля попадет под подозрение. Но какая разница, попадет она или не попадет?.. Какая разница, что теперь будет с ней?.. Ее, Ляли Вершининой, не стало, и она прежняя никогда не вернется. Новое существо, поселившееся в ее теле – равнодушное, холодное, печальное, – никому не нужно и неинтересно.
Ляля закинула голову. Лежать было неудобно, но она не стала поправлять подушку – зачем?.. Ей и должно быть неудобно. Ей должно быть неудобно, мерзко, одиноко – и это правильно! Это расплата за счастье.