Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи! - стр. 49
– Вот именно, – согласился Юрий Иванович горестно. – Я в молодости тоже, знаете, мечтал об огнях и цветах, о столичной сцене!.. Я же режиссер по образованию. Что тут у нас в провинции, какой размах? Трудно себя уговорить, что это и есть твой удел, а телевидение, награды, красные дорожки – это все для кого-то другого уготовлено! Я Алине говорю, уедешь от нас, пропадешь, сгинешь, а здесь, может, и найдется еще смысл жизни, но разве ее уговоришь?..
Он тяжко вздохнул, и Максим вдруг спросил, сколько ему лет.
– Сорок пять, – удивился Юрий Иванович. – А почему вы спрашиваете?
Озеров спросил, потому что директор производил впечатление старого человека, а сорок пять по современным меркам – это молодость, время расцвета, радости жизни!.. Сорокапятилетние артисты играли юношей, сорокапятилетние режиссеры считались начинающими, сорокапятилетний директор театра назывался «из молодых»!.. Телевизионные сорокапятилетние мальчики резво скакали по сцене и одевались в рваные джинсы, футболки и кожаные браслеты. У них все еще было впереди, а у Юрия Ивановича позади, и это было так странно, несправедливо.
– Пойдемте по домам, – предложил пожилой директор. – Завтра очень трудный день, да и вообще! – Он махнул рукой. – Но вы, Максим Викторович, спектакль-то хоть запишете, а?.. Я читку на завтра назначил, как вы просили.
– Я запишу, – пообещал Озеров. – Только домой не могу ехать. У меня коллега куда-то запропал.
– Где запропал, у нас? В театре?
– Ну да. И телефон не отвечает.
– Так поищем и найдем!..
Вдвоем они вышли из приемной – Максим нес зеленую куртку со львом на спине, – и пошли по коридору, толкаясь во все двери. Некоторые были заперты, другие открыты.
Феди Величковского нигде не было, и никто его не видел. Озеров стал всерьез беспокоиться.
…Здесь происходят странные, непонятные вещи. Вчера здесь, судя по всему, произошло убийство. А сегодня он, Озеров, потерял парня, которого привез из Москвы «проветрить»!
Таким образом они добрались до цехов и костюмерных на втором этаже.
– Софочке вчера совсем не по себе было, – говорил Юрий Иванович, заглядывая в высокие помещения. – Я ей сегодня позвонил, плоха, совсем плоха. Вместо себя девчушку прислала, я вам говорил, работает у нас девчушка, которая по совместительству в газету пишет. Дадите интервью, Максим Викторович?
Озеров не слушал.
Распахнув очередную дверь в темноту, директор нашарил на стене выключатель и зажег свет.
– Максим Викторович, родимый вы мой, это… это что такое?!
В костюмерной был ужасающий, неправдоподобный разгром. Все шкафы распахнуты, с рейлеров сдернуты костюмы и кучами свалены на пол. Ящики выворочены, и гладильные доски, побольше и поменьше, валялись на грудах одежды вверх тормашками. Сильно пахло нашатырем и еще какой-то химией.