Шато - стр. 32

– Понятия не имею. – Арабель закрывает журнал. – Полагаю, мы скоро узнаем. Она хорошо выглядит, не так ли?

– Как всегда. Эта женщина – боец.

– Она умеет выживать, – соглашается Арабель.

– Да. – Это слово всегда оставляет у меня во рту металлический привкус.

– О, Джейд! – осознает Арабель. – Désolée[27]… твоя семья…

– Мои бабушка с дедушкой. – Я придаю своему голосу легкость, кутаясь в белый вафельный халат, который лежал на деревянном табурете в изножье ванны.

– Они были из Франции, верно? Именно поэтому ты решила учиться за границей в Авиньоне? Вернуться к своим корням?

– Да. Знаешь, когда я была маленькой, мой отец отказывался говорить дома по-французски. А мне хотелось выучить его. Мама пыталась убедить папу, но он был категоричен. Он хотел быть американцем, ассимилироваться. Пытался забыть прошлое. И я его понимаю, но всякий раз, когда я здесь, мне становится грустно. Я говорю по-французски не так хорошо, как ты или Дарси…

Я думаю не только о своих корнях, но и о своих детях, об их шатком положении в этом мире на фоне недавнего резкого роста антисемитизма. Я не делилась этим с подругами. Только с Дарси. Это слишком тяжело. Я не собиралась ничего скрывать от Бель, просто мне показалось, что сейчас неподходящее время для подобных разговоров.

Я перенеслась на пару месяцев назад, когда приехала забирать Лакса из школы. Он неуклюже пересек двор, направляясь ко мне, и мой взгляд сразу же остановился на ране на его нижней губе.

– Лакс, что случилось с твоей губой? – В руководстве по воспитанию детей должны предупреждать, как у родителя кровь застынет в жилах, когда он заподозрит, что кто-то причинил его ребенку вред. По сравнению с этим бегство от тигра можно назвать неторопливой загородной прогулкой.

– Они забрали мою цепочку, – тихо сказал он. Из моего общительного девятилетнего ребенка словно высосали жизненную силу.

– Забрали? – Речь шла о цепочке со звездой Давида, которую он просил на свой день рождения. Внезапно я почувствовала, что не в состоянии сделать вдох.

Мы – светские евреи, но каждую пятницу я готовлю халу. Мы читаем молитвы и благословляем детей, а Себ никогда не работает в шаббат – зная его, это большая уступка нам во имя соблюдения традиций. Я вспомнила, как застегивала цепочку на шее Лакса, и мы оба улыбнулись его отражению в зеркале. Лакс Якоб, мой милый мальчик, его второе имя – дань уважения дедушке, с которым мне так и не довелось встретиться. Тогда у меня мелькнула мысль: а безопасно ли отправлять моего ребенка в мир с еврейской символикой? Но я похоронила страх, потому что жить свободно и открыто называться евреями – это акт неповиновения всем тем, кто хотел бы повторить или отрицать Холокост.