Северная роза - стр. 23
– Вы так говорите… – испуганно шепнула Дария, – вы так говорите, как будто сами однажды… однажды испытали грех!
– Однажды? – недоуменно спросила Цецилия. – Почему?.. – Она благоразумно ухватила продолжение на самом кончике языка и сказала просто: – Я знаю, о чем говорю. Поверь. И слово «грех» тут совершенно неуместно, если женщине приходится выбирать между смертью или мужчиной. Поверь, на весах небесных любодеяние – сущая ерунда по сравнению с самоубийством!
– О господи… – прошептала Дария, и глаза ее, чудилось, сделались еще больше, засияли еще ярче от нахлынувших слез. – Ох, какая вы добрая, ма… то есть, я хочу сказать, ваше преосвященство! Я всегда думала, что вы меня недолюбливаете, что вам все равно, есть я на свете или нет, а вы… вы…
Она принялась вытирать слезы, что оказалось очень кстати, ибо дало Цецилии время справиться со своим лицом.
Однако! Однако в приметливости девчонке не откажешь. Похоже, она не такая уж простушка, не такая дура… нет, все же дура, дура, если считает Цецилию доброй. Быть доброй к своей сопернице?! Да Цецилия своими руками надела бы Дарии петлю на шею, причем выбранная ею веревка не порвалась бы под весом и пяти таких идиоток! Эх, если бы Дарии удался ее замысел… если бы чертову Катарину не принес дьявол… как все удачно складывалось бы! А теперь – теперь игра проиграна. Даже если начать сокрушаться вместе с Дарией о смертном грехе, загубленной душе и адском пламени, даже если подтолкнуть ее к новой, более тщательной попытке… напрасно. Аретино узнает об этом, как он узнает всегда, все, обо всем (чудится, нет ничего на свете, что могло быть от него скрыто!) – и не простит Цецилии. Девчонка ему понравилась, ясно же! Он сказал, что вернется. И подвязку бросил в знак…
Цецилия почувствовала, как волосы у нее медленно поднимаются дыбом. Не намекнул ли Аретино, что знает доподлинно: у Цецилии тоже есть такая подвязка! Она сделана из голубого бархата, и подбита голубым шелком, и скреплена золотой застежкою, и украшена крошечными золотыми колокольчиками, которые издают очаровательно-таинственный перезвон, когда, набросив свою фиолетовую накидку и распустив волосы, Цецилия берет магический кубок и открывает книгу заклинаний, бормоча «формулу отречения»:
– Нима! Огавакул то сан ивабзи, он еинешукси ов сан идевв ен и…[15]
О боже!.. Цецилия была так вышколена годами притворства, что даже сейчас, как ни была взволнована, помянула имя Господа, а не Рогатого, хотя лишь ему поклонялась в сердце своем. О боже, так, значит, Цецилия находится в руках Аретино еще больше, чем ей казалось? И хотя она никогда не насылала проклятия, не чертила квадрат Марса, не заклинала Перевернутую Пентаграмму, не прибегала к насыланию восьми, вызыванию ненастной погоды и, уж конечно, Великого колдовства, хотя она владела и пользовалась только любовной магией на самом грубом уровне, – она знала: никто не станет вникать в такие мелочи. Ведьма – она ведьма и есть. Развратницу-аббатису ждет позор, аббатису-ведьму – костер!