Серенада для Чёрного Колдуна - стр. 7
Тем временем третий помощник первого советника скользнул осоловелым взглядом по дальней стене, и я немедленно переместилась туда, встав между искусно сделанной каминной решёткой, которую горничные по случаю жарких дней поставили сбоку, и секретером.
– О как же прекрасен, должно быть, этот тайник! – пропела я, представив, что вливаю в голос изрядную порцию мёда, настоянного на дурман-траве (да не той, что растёт по эту сторону Гряды, а настоящей, из Ильмы, от одного запаха которой некоторые мужи пьянели, а девы и вовсе теряли разум). – Как много вмещают в себя его просторные стены… – Просторные стены? Морги, что я пою? На такую грубую лесть даже красногорцы с хуторов не купились бы... А этот ничего. Стоит. Довольно улыбается. – Моя зависть к друзьям и родным кеиичи Нахо безмерна: они могут это видеть, а я – нет.
Грубо и шито белыми нитками. Однако...
Мужчина громко всхлипнул и поплыл, а я, больше всего на свете желая избавиться от проклятой личины, снова поправила воротник и, незаметно заведя руку за спину, почесала спину – кожа под утягивающей грудь повязкой чесалась невыносимо! А что делать, если моржий Нахо предпочитает мальчиков, а у меня внезапно образовалась такая грудь, что хоть волком вой! Все ксари пришлось перешивать – полы не сходились. И это я ещё молчу про женскую одежду. В ней на улицу вообще было страшно выйти! Местные мужики на мой бюст слетались как нектарины* на весеннюю пыльцу.
Хотя как раз-таки кеиичи Нахо эта моя внезапно ставшая объёмной часть тела скорее оттолкнула бы, чем привлекла: как я и говорила, его гораздо больше привлекали субтильные фигуры. Причём фигуры преимущественно мужского полу и, желательно, в возрасте от девяти до четырнадцати лет. Но, в принципе, не чурался он и девятнадцатилетних.
А ещё третий помощник любил невинность, детский восторг, тёмную челку, падающую на шоколадные глаза в опушке густых ресниц, гладкую кожу, ещё не знакомую с лезвием цирюльника и изумлённо распахнутые розовые губы.
Откуда мне всё это было известно? От Ио, само собой. От моего мальчика-раба, спонтанно выкупленного у чёрного мэсана в базарный день на главной площади Твайи.
{Свою историю он мне поведал не сразу, не в первый и не во второй день. Долго отмалчивался и плакал по ночам. Я ко всему этому относилась с пониманием.
«Бедняжка, ему многое пришлось пережить, – думала я. – Пусть привыкнет».
Через две седмицы, наутро после нашего прибытия в Цигру, этот бедняжка, этот паршивый, с позволения сказать, киру* стащил кошель с золотом, пока я на встрече с клиентом была, и сбежал!