Сердце под подозрением - стр. 23
– На Советской улице вы догадались, что жена ограбила мужа, – вяло проговорила Парфентьева.
– На Советской улице? – Холмский не смог сдержать удивления.
Он-то считал, что семейный конфликт улажен, но, видимо, Образцов заявил на жену.
– А вы что думали? – встрепенулась Парфентьева.
Так оживает заснувший комар, учуяв запах крови.
– От следственного комитета ничего не скроешь!
У Холмского в кармане завибрировал телефон, звонил водитель, поступил вызов, улица Декабристов, дом сто семнадцать, ожог кипятком. Дело срочное, медлить нельзя.
– Я же сказал, сейчас поступит вызов, и вы не сможете меня остановить.
Уходил Холмский, не прощаясь. Но вернуться не обещал. Он действительно ничем не мог помочь следствию. Да, он умел видеть то, что другие не замечали, и умел быстро соображать, но розыск преступника не по его части. Опросы свидетелей, родных и близких потерпевших, тщательное отделение плевел в поисках зерна истины – это занятие не для него. Это стихия Парфентьевой, так что счастливого ей плавания и семь футом под килем. А его призвание спасать и лечить людей. За себя и за покойную жену.
Кипятком обжегся мальчик десяти лет. Ничего страшного, ожог второй степени, покраснение кожи, волдыри, поражены все слои эпидермиса. Холмский наложил на рану стерильную повязку, прописал «Пенталгин», после чего принял решение отвезти мальчика в больницу. После того как мать, наотрез отказавшись от лекарств, всерьез и в здравом уме заявила, что все обезболивающие препараты разъедают мозг. Вот и как такой клуше доверить больного ребенка?
Ночью поступил еще один вызов от таких же странных родителей. Девочка восьми лет засунула палец в фарфоровую солонку, Холмский предложил ее разбить и едва не получил вилкой в глаз за такое кощунство. Оказывается, эта солонка являла собой редчайшую историческую ценность и передавалась из поколения в поколение. Лия в шутку предложила ампутировать палец, а отец всерьез задумался. Соглашаться не спешил, но и отказ последовал не сразу. До ампутации, конечно, дело не дошло, палец вытащили с помощью обыкновенного вазелина и божьей помощи. Но Холмский пополнил свой личный список людей со странностями. Довольно-таки большой список, в который он вполне мог включить того же Щербакова. Хмелевский всего лишь увел у него девушку, причем давно, лет двадцать назад, Щербаков и забыть об этом уже успел. А нет, увидел Хмелевского на стоянке, и старая обида ударила в голову. Ну не идиот?
И все-таки ночь прошла без происшествий. Утром Холмский сменился, съездил в магазин, вернулся домой, управился с делами. Ближе к вечеру напарился в баньке, накрыл стол и с чувством исполненного долга принял на грудь сто пятьдесят граммов. И стал тихонько засыпать под монотонное бормотание телевизора. И в ожидании, когда душа попросит последний дринк. Бессонная ночь давала о себе знать, но Холмский точно знал, что не заснет, пока не выполнит свой приятный норматив.