Сердце – одинокий охотник - стр. 46
– Да мы же говорили совсем про другое!
– Ну, хотя бы четырех негров, – не унимался доктор Копленд. – Хотя бы вот вас: Гамильтона, Карла Маркса, Вильяма и тебя. Хотя бы четырех негров со способностями, характером…
– У нас с Вилли и Длинным есть характер, – сердито перебила его Порция. – Жизнь у нас не такая уж сладкая, а мы, по-моему, неплохо втроем управляемся.
Минуту они помолчали. Доктор Копленд положил очки на стол и прижал сморщенные пальцы к векам.
– Ты все время говоришь «негр», – сказала Порция. – А это обидно. Раньше просто говорили «черномазый», и это было лучше. А вежливые люди – не важно, какая у них кожа, – всегда говорят «цветной».
Доктор Копленд ничего не ответил.
– Взять хотя бы нас с Вилли. Мы ведь не совсем цветные. Наша мать была очень светлая, и у нас обоих в жилах течет много крови белых людей. А Длинный – индеец. У него много индейской крови. Нельзя сказать, что мы настоящие цветные, и нам особенно обидно слово, которое ты говоришь.
– Я не сторонник удобной лжи и обходных путей, – сказал доктор Копленд. – Меня интересует только правда.
– Да? Так вот тебе правда: все тебя боятся. Ей-богу, надо поставить не одну бутылку джина, чтобы Гамильтон, или Бадди, или Вилли, или мой Длинный согласились сюда прийти и с тобой посидеть, вот как я. Вилли говорит, что, сколько он себя помнит, он всегда боялся тебя, своего родного отца!
Доктор Копленд хрипло откашлялся.
– У каждого свое самолюбие, кто бы он ни был, и никто не пойдет туда, где его унижают. Ты ведь и сам такой. Я-то знаю! Сколько раз видела, как белые тебя унижали.
– Нет, – сказал доктор Копленд. – Ты никогда не видела, чтобы меня унижали.
– Конечно, я понимаю, что и Вилли, и Длинный, и я – мы неученые. Но и Длинный, и Вилли – золото, а не люди. В этом вся разница между ними и тобой.
– Да, – сказал доктор Копленд.
– Ни Гамильтон, ни Бадди, ни Вилли и ни я – никто из нас не любит говорить, как ты, по-ученому. Мы говорим, как наша мама, как ее родители и как родители ее родителей в прежние времена. У тебя все умственное. У нас слова идут от души, от того, что в нас испокон веку заложено. И в этом тоже между нами разница.
– Да, – сказал доктор Копленд.
– Никто не может выбирать своих детей и гнуть их, куда ему хочется. Даже если им от этого не больно. Даже если он прав – это некрасиво. А ты только этим и занимался. И вот теперь никто, кроме меня, не приходит к тебе посидеть.
Свет слишком сильно бил в глаза доктору Копленду, а голос дочери был чересчур громким и безжалостным. Он закашлялся, и лицо его задергалось. Он протянул руку, чтобы взять чашку с остывшим кофе, но не смог ее удержать. На глаза его навернулись слезы, и он надел очки, чтобы их скрыть.