Семь рассказов - стр. 4
Вернулся ее давнишний кошмар. Что бы она ни делала, все было тщетно. Полина почувствовала его руки, отстраняющие ее, отталкивающие, отгоняющие прочь, в темноту и холод, где она увидит перед собой захлопнувшуюся дверь.
Отодвинувшись на другой конец дивана, сжавшись, она закусила губы. Володя смотрел вдаль, в другой конец комнаты, отводя глаза от ее лица.
– Это не ты, – наконец, сказал он, – это я. Я думал, что ошибаюсь, когда тебя увидел, но сейчас, наконец, понял все. Вот…, – положив что-то на стол, он отошел ко окну.
Полина взяла старый, выцветший снимок молодой женщины.
С фотографии смотрела ее мать. Тот же поворот сухощавой шеи, четкий очерк лица, длинный нос с заметной горбинкой, глаза цвета жженого сахара. Только мама коротко стригла волосы, а эта, неизвестная, уложила темно-рыжие кудри в аккуратную, нашпигованную заколками башню. Дед Полины назвал ее мать в честь этой девочки, своей младшей и единственной сестры, Анечки, последыша, которую, наверное, прабабка несла на руках всю длинную дорогу до карьера.
Он вглядывался в еще темное, ранее утро. Даже не поворачиваясь, он чувствовал, что Полина не плачет. Она сидела за столом, положив перед собой длинные, сцепленные в сухой замок, пальцы.
– Бабушка пришла туда ночью, – сказал он, – и услышала детский плач. У моей мамы были прострелены ноги. То есть ножки, конечно…, – он понял, что не может продолжать. Однако женщина с волосами цвета палой листвы и карими глазами его матери молча ждала ответа.
Он провел пальцами по влажному стеклу, отчаянно желая увидеть еще раз золотистые огоньки в ее глазах, рядом с его лицом, тенью отражавшемся в непроходимой черноте окна. Он знал, что больше никогда не увидит внезапно вспыхнувшего света, не услышит ее низкого, хрипловатого голоса, не ощутит прикосновение ее руки.
Песчаный карьер лежал между ними непроходимой преградой, и не было никакой силы, способной заставить их взглянуть друг на друга.
– Бабушка вытащила девочку из-под трупов и унесла в деревню, к дальним родственникам. Там ее держали в погребе, пока не ушли немцы…, – он спиной чувствовал темный, словно вода в карьере, взгляд Полины.
– Мой дед…
– Он не твой дед! – прокричала Полина измученным горлом, выжженным ночью, наполненной запахом яблок, дождем, ветром, песком, водой, ненавистью и любовью.
– Твоего деда расстреляли в карьере, с твоей бабушкой! Неужели ты об этом забыл?
– Каждый день…, – он заставил себя оторваться от окна и взглянуть на нее. В зыбком свете утра ее лицо казалось мертвым, несуществующим, словно он взглянул на него сквозь тяжелую воду карьера.