Счастье моё! - стр. 20
Я была счастлива. Казалось, все двери распахнуты передо мной, я уверенно шла победной дорогой.
Но случились три события, которые всё изменили.
Первое: весной 1977 года уходит с поста руководителя балета Кировского театра Бельский, до окончания училища мне оставалось несколько месяцев. Не освободили бы Бельского от руководства – место характерной танцовщицы в театре было бы моим, я знала, что он во мне заинтересован и работа в Кировском мне обеспечена. На место Бельского приходит Виноградов, возможность попасть в театр теперь зависит от него. Я понимала, что Виноградову я не нужна.
Второе: перетрудив спину, я не останавливаю репетиционный процесс, тем более что близятся выпускные спектакли и экзамены, я продолжаю работать. Ирина Георгиевна уезжает на гастроли, со мной репетирует другой педагог, отчаянное желание быть на высоте, не подвести уехавшую Генслер, сделать всё по максимуму приводит к болям в спине, которые с каждым днем становятся невыносимее. В день показа новому руководителю балетной труппы Кировского я уже не могу двигаться, Наталия Михайловна Дудинская, которая относилась ко мне с нежностью и вниманием, предлагает выпить сильные обезболивающие и всё-таки танцевать – я отказываюсь. Со временем я поняла, что отчасти меня спас этот отказ, в противном случае я погубила бы спину окончательно. Через несколько дней я уже лежала в Военно-медицинской академии. Вернулась с гастролей Ирина Георгиевна, теперь она была рядом.
Третье… Самое грязное, что когда-либо со мной происходило, то, что стыдно и больно вспоминать, то, чему нет и не может быть оправдания, то, за что я прошу прощения всю свою жизнь… В один из дней Генслер пришла ко мне в больницу с высоким молодым человеком. Познакомила нас. Молодой человек представился ученым, кандидатом наук. Мы сидели на клеенчатом диване в больничном коридоре, положение мое было бедственным: шли выпускные спектакли, а я была в больнице, в полной неизвестности собственной перспективы. Я расспрашивала Ирину Георгиевну о театре, о спектаклях, о том, кого из выпускников, моих однокурсников, в какие театры пригласили на работу. Я видела, что она ведет разговор рассеянно, мягкая улыбка бродила на ее губах. Молодой человек сидел молча, буравя серыми глазами мои коленки. Я чувствовала: еще немного – и он своим взглядом прожжет мои ноги окончательно, ситуация становилась невыносимой. Разговор угасал. Генслер вспорхнула к выходу – я облегченно выдохнула. Через несколько дней кандидат наук пришел ко мне в больницу один…
Лечение было долгим и болезненным, через месяц меня выпустили, объявив, что с профессией придется проститься. Это был самый страшный приговор. Я была в тупике. В училище никому о приговоре врачей не сказала. Дудинская взяла меня в престижный класс усовершенствования, о котором мечтали многие выпускники и нашей школы, и юные балерины всего мира. Впереди было полтора летних месяца, это была единственная информация, в которой я была уверена, всё остальное было покрыто плотным и безнадежным туманом.