Счастье моё! - стр. 14

Каждодневный быт семьи Михайловых был устремлен и сфокусирован на книгах, беседах, работе, общении, в доме всегда берегли тишину и возможность уединенного времяпрепровождения за каким-либо делом. Безделье и бессмысленная трата времени молчаливо осуждались и порицались. Окруженная уникальными, талантливейшими людьми, я пропитывалась духом свободомыслия, неординарности суждений, знаниями фактов истории, официально умалчиваемыми. Я рано узнала о сталинских лагерях, об арестах, о скрываемых эпизодах Второй мировой войны и ленинградской блокаде, о запрещаемых в те годы поэтах и писателях… Это знание прорастало во мне не в открытый протест и вольнодумство, а в тихий уход в себя, замкнутость, настороженность, недоверчивость.

За девять лет учебы в хореографическом училище я большую часть этих лет прожила у Кати и у Михайловых, один год у бабушки, два года в общежитии училища на улице Правды и один год в служебной квартире на Зодчего Росси. Но каждые выходные, все праздничные и каникулярные дни я проводила у Михайловых и потому эту семью считаю своей родной и моя благодарность людям, меня воспитавшим, не имеет предела.

Первые три года классику, основной предмет в хореографическом училище, в нашем классе вела Галина Петровна Новицкая – эффектная блондинка с ухоженными руками, с неизменно красно-розовым маникюром. Своими холеными ногтями она врезалась в нашу детскую кожу, дабы ученицы навсегда запомнили, где нужно “держать”, куда надо направить свою волю и внимание. Педагогом она была хорошим, и, несмотря на строгость, мы чувствовали ее доброту и чуткость.

Следующие два года нашим педагогом была Варвара Павловна Мей – прямая наследница системы классического балета Вагановой, обучавшаяся у нее и как танцовщица, а затем и как педагог, написавшая знаменитый учебник по методике преподавания классического танца. До того как получить в свои цепкие маленькие ручки наш класс, она три года преподавала в Каирской балетной школе, вернулась в Ленинград, в родное училище, и получила нас… Сухая, низенькая, жилистая, с неукротимой энергией, она бегала по классу, держа во рту неизменную папиросу “Беломор”, выдыхая едкий дым прямо в лицо ученицам. Она нас ненавидела, мы ненавидели ее. Варвара Павловна хватала нас за волосы и трепала, словно нашкодивших щенков, раздавала затрещины, после которых оставались алые отпечатки, плавно, со временем переходившие в сине-черные пятна. Она кидалась в нас всем, что попадало под руку, пронзительно верещала, словно пожарная сирена, крепко ругалась и брезгливо унижала. На второй год этой катастрофы мы стали ей отвечать откровенным хамством. И та и другая сторона перешли к военным действиям: когда она гонялась за нами со стулом в руке, пытаясь поймать момент для прицельного удара, мы, хохоча и дразня ее, бегали по кругу; когда она разражалась ругательствами – мы, не стесняясь, обзывались в ответ. Занятия остановились, в подобной обстановке они были невозможны. Слухи о сложившейся ситуации ползли по училищу. Не знаю, как ее убрали, но в один действительно прекрасный день нам объявили, что отныне у нас будет другой педагог. С этого момента Варвара Павловна никогда больше не работала в нашем училище, она вынуждена была вообще уехать из Ленинграда, сначала в Ташкент, а потом в Киев и продолжать свои педагогические экзерсисы там.