Сцены из нашего прошлого - стр. 3
Отклонить третье приглашение уже не было возможности, хотя отрок, который примчался в монастырь, и умолял князя не ездить.
– Схватят тебя, княже, как пить дать, схватят, – предостерегал он его.
– Как им меня схватить, если они крест честной целовали вот так же при мне, как ты тут стоишь? Да и убоятся они, если пойдут на меня, против них все другие подымутся, и крест святой меня охранит.
Отрок, имя которому было Беляй, убеждал Василька, что в Киеве ставят на него силки, и едва ступит он на княжий двор, как вмиг в них и запутается.
Василько и сам понимал, какая опасность подстерегает его в столице, но пренебречь настойчивым приглашением, по сути приказом, не мог. Отчаяние овладело Беляем. Когда, Василько уже занес ногу над стременем, отроку пришла в голову мысль.
– Дозволь, княже, я отца Василия позову, – сказал он, не давая коню воли и держась за узду. – Вдвоем с ним поезжайте. В присутствии духовного лица насилье сделать не посмеют.
Рассуждение было разумным. Отца Василия дважды просить не потребовалось. Тотчас же вскочил на коня и поскакал в Родню.
В Родне все было готово к поездке. С собою Василько взял троих надежных человек, и они по слякотной ноябрьской земле понеслись в столицу. Обозу же и всем остальным велел выдвигаться в Теребовлю, князь предполагал нагнать их через несколько дней.
Утренний воздух уже начинал светлеть, небесный купол, проткнутый первыми стрелами солнца, синел словно лазурь на святых церквах, когда всадники спешились на великокняжеском дворе в Киеве. Где-то кричал петух и звонили к первой заутрене.
Навстречу Ростиславичу вышел сам Святополк Изяславич, одетый по-домашнему в затканной золотом шелковой рубахе, неся на плечах соболя длиной до пят. Спустился с высокого дубового крыльца, раскинул руки широким крестом, схватил Василько в объятья, поздоровался, расцеловал в обе щеки. У Василия отлегло от сердца: объятия, и поцелуи Святополка были искренними, горячими, братскими. «Авось обойдется», – успокоительно подумал он. И все же червь сомнения, крохотный и почти невидный, как тля в муке для просфор, грыз отцу Василию душу.
Людей теребовльского князя отпустили восвояси. Святополк же, Василько и поп Василий поднялись в сени, а оттуда перешли в просторную горницу, где стоял длинный дубовый стол, а по бокам его лавки, покрытые мягкой овчиной. В горнице было жарко натоплено. Киевский князь скинул с себя шубу, которую тут же подхватил расторопный слуга. Гости сняли тулупы.
Когда все расселись, и Святополк кликнул, чтобы принесли напиться, через дверь с другой стороны горницы вошел Давыд Игоревич. Лицо его было серое и землистое, словно после бессонной ночи, взгляд хмурый и равнодушный, борода всклокочена, тяжелые сапоги забрызганы грязью. Кивнул присутствующим, но руки не подал, про целования и речи не было, сел поодаль, с другого конца стола, и принялся глядеть тем же хмурым невидящим взором куда-то в угол. Ни слова не проронил Давыд Игоревич.