Савва Морозов: смерть во спасение - стр. 47
Савва уже не помнил, сколько раз и куда он с ним ездил, но его-то помнили. Морозовых Москва уважала.
Он присвистнул, и кучер под свист очередного купчину усадил – только снег от дверей Дворянского собрания взвихрился!
Беломраморный зал и по дневному еще времени был залит огнями. Тоже, как и у всех, для шику. На красной эстраде стоял Пашка Хохлов. Но прежде чем отыскать свободное место, пришлось сквозь бешеный восторг Амфи пробиться. Он наскочил еще в дверях почище лихача, хватая руки Агнессы и целуя их с нескрываемой пылкостью. Своим восторгом он даже Пашку Хохлова забил. Он тоже свою арию пел:
– Я уже отчитался… Я читал Апухтина… Меня три раза вызывали! Особенно за эти головокружительные строчки:
– Ты нам место лучше поищи, – перебил его Савва.
Здесь много было своих, университетских. Амфи согнал каких-то двух первокурсников, с поклоном усадил Агнессу, а Савве попенял:
– Чего ты такой сегодня колючий?
– Не брился, – не стал ему ничего объяснять, тем более что вокруг шикали на их разговоры.
Входные билеты были цены баснословной, публику, коль пригласили на пожертвование «для недостаточных студентов» (так напечатали на афише), следовало уважать. Да и на эстраде стоял хоть и студент, но первый московский красавец. Для всей Москвы полубог, для братьев-студиозов – полный бог, ибо и сам недавно сошел с университетской скамьи. Но был уже знаменитый баритон. Высокий, веселый, кудрявый, с породистым дворянским лицом истинного барина – ну, что за жених, никем еще не пойманный! Пел он чуть ли не на пятнадцатый «бис», а публика все требовала, требовала:
– Еще!
– Еще!..
Всерьез ли, нет ли, Агнесса вытирала глаза. В какой-то момент вскочила и тряхнула рыжей головой, крикнула на весь зал:
– Паша! Утешь! «Не плачь, дитя!»
Хохлов, конечно, заметил ее и, отвергнув все другие просьбы, еще более слащаво завел – как истинный демон-искуситель:
Савве надоело это соперничество. Тем более что по проходам пошли дамы с музейными, позолоченными блюдами в руках. Он достал из внутреннего кармана сюртука роскошное, тисненое с фамилией портмоне и приглянувшейся белокурой бестии небрежно выложил пачку кредиток. Она с поклоном пересчитала, чтобы в укор другим объявить:
– Тысяча! Целая тысяча, господа! Ваши аплодисменты щедрому молодому жертвователю!
Но аплодисменты были жиденькие. На такую сумму никто не решился…