Саперы - стр. 16

Как на фронте относились к Сталину, к руководству страны?

Вся вера была в Сталина, он был как бог. Все, что было сделано хорошего, ставилось ему в заслугу, мы только и слышали – Сталин, Сталин, Сталин.

Какие отношения были у вас с населением Германии?

Я встретился с цивильными немцами уже под самым Берлином. Они сидели в подвалах и очень нас боялись. Когда немцы видели, что едет наша повозка, то они убегали – я это видел своими глазами. Поэтому никакого контакта с ними у нас не было. А когда мы ехали в Хемниц, то уже с ними контактировали. Я немножко «шпрехал» по-немецки, мог у них что-то попросить. Все вежливо – «битте» и все такое. Немцы давали все, что мы просили – фураж для лошадей, а один раз помогли ремонтировать повозку. Я замечал, что они боятся нас, вооруженных до зубов. Лично я к ним относился нормально, потому что это были мирные люди. Молодые люди и те, кто пришел из армии, нам обычно не показывались. Если к нам кто-то выходил, то это был глубокий старик или старуха. Молодые девки боялись, что их изнасилуют, но мы таким не занимались. Не скажу, что мы были какие-то слишком порядочные в этом плане, просто мы боялись – мы же были одни на этой телеге. Что-то не так сделаешь, кто-то тебя и пристрелит – это ж война. Поэтому мы немцев не трогали.

Чем вы награждены за участие в войне?

Вот смотрите – это моя медаль «За отвагу», я ее получил за переправу на реке Нейсе. А вот орден Красной Звезды – это за то, что спас командира, Лешку Молчанова. Есть еще медаль «За освобождение Праги», хотя мы до Праги и не дошли. А вот это благодарность от Верховного Главнокомандующего за овладение немецкими городами.

Вы попали на войну очень молодым человеком, почти ребенком. Как считаете, участие в войне повлияло на ваш характер, привычки?

Я вам скажу больше – даже когда я пацаном по двенадцать часов в сутки стоял у станка, то все у меня получалось. Почему? Потому что я не был пай-мальчиком до войны, а дружил с хулиганьем. А когда мы прибыли в эвакуацию, то в Звенигово парни тоже были такие, с крутым характером. Но я сразу нашел с ними общий язык, они меня приняли в свою среду. И в школе парни были такие же, и драки случались, и хулиганство. И в ФЗО происходило то же самое. Так что я уже был тертый калач, когда попал в армию. Но повзрослел я, конечно, на войне. Горы трупов, крики раненых – все это я прошел и никогда не забуду.

Интервью и лит. обработка: А. Ивашин

Вообще я не добровольно пошел, а по «призову». Воевал в 40-м миндивизионе, минометчиком. Но до того еще сначала здесь учился. Недели с две мы изучали миномет. Потом попал под Смоленск, а со Смоленска к городу Белый – там мне сразу же пришлось командовать взводом. В первом же бою нашего лейтенанта сняли – фьють, и причем насмерть. Народ у нас разный был, и все с нового набора, только один я с 1923-го. Нас вечером подвезли, и в бой мы попали прямо с колес. Они (немцы) нас еще по дороге начали угощать. Вот мы давай из вагонов-то выпрыгивать: «Еб твою мать! Помирать – так в поле». А лето, август месяц 1942 года…