Самый длинный день в году - стр. 2
– Я был художником! А потом я продался. Сейчас уже ничего не напишу.
– Может, и тогда бы не написал, – вставил Вадик.
– Что? – огорчился сосед. – Ну, парни…
– Извини, – давя ухмылку, пробормотал Дмитрий.
Сосед вышел, бросив на пути к двери взгляд в зал и крякнув. Даже не стал останавливаться, просто махнул рукой и вышел.
– Продался он, – процедил Вадик, – кому ты нужен, художник?
– Ну не скажи, – возразил Дмитрий, – у него ранние картинки очень яркие были, хотя и с чертями всякими.
– Да видел я его картинки, бульон из-под яиц, воспоминания о немецком экспрессионизме. Вот Глазунов – это художник, это я понимаю…
– Ты глумишься, что ли?!
– Ну, немного… Слышь, я это, поеду. Машка вернется. Расстроится, плакать будет.
– Давай…
Дмитрий запер за ним дверь, голова была поразительно ясная, настроение бодрое, все еще хотелось танцевать. Он вошел в комнату окрыленный. На кровати родителей лежали трое, Таня в середине. Денис гладил ее по груди сквозь черную футболку, Антон пристроился сзади. Глаза Тани были закрыты, дыхание учащено, тонкие пальцы сжимали член Дениса. Дмитрия как будто ударили по лицу. Без предупреждения, без малейшего проявления агрессии. Он даже как будто собирался сказать что-то вроде «Эй, это же нечестно», но тут Таня замычала, и его вырвало на ковер.
***
Он сидел у стены в коридоре и плакал. Денис опустился рядом на корточки,
потрепал по колену:
– Ну… Извини, братан…
Дима не реагировал. Денис вздохнул и поднялся. Антон уже подмигивал ему от входной двери. Они вышли. На мгновение в духоту квартиры повеяло холодком.
2. Воскресенье
***
За окнами палаты было черно. Не хотелось даже думать о том, что скрывает эта темнота. Лето кончилось. Да все, наверное, кончилось…
С тех пор, как очнулся, Дмитрий еще ни с кем не разговаривал. Не был уверен, что сможет. Попробовал разлепить губы. Почувствовал себя словно цветок, этакий вялый тюльпан, пытающийся раскрыться. Безуспешно. Фанфан-тюльпан. Периодически сознание пропадало, перед глазами вспыхивали цветные круги. Слышались голоса.
Резко, как будто в результате неудачного монтажа, возник рыжебородый. Он сидел прямо перед Дмитрием. Бархатный пиджак висел на спинке стула, образуя своего рода драпировку.
– Ну здравствуй, – сказал бородач. – Встать можешь?
Дмитрий застонал.
– Шучу. Вставать пока рановато.
Дмитрию все же удалось разлепить губы.
– Что? – незнакомец привстал и наклонился к его рту.
– Где… мама…
– А нету мамы, – грустно сказал бородач, – умерла.
***
Все было как в черном тумане. Эта палата, этот человек, этот разговор.
– Как… когда…