Самурейцы. Книга 1. Геройские герои - стр. 22
Молока в кошачий желудок влилось на пару литров больше, чем помещалось туда любой другой жидкости, тёплый телёнок лежал около своей усталой мамаши, которая флегматично пережёвывала прелое сено, а усатый бродяга лежал тут же, привалившись сытым брюхом к пегому бочку телёнка. Любой нормальный кот в такой ситуации давно бы удрых, но только не Сим. В отличие от обычных домашних кошек симосиды спали не по 16-18 часов в сутки, а три-четыре. Да это и сном и назвать-то нельзя было, потому что один глаз у Сима во время дрёмы всегда был приоткрыт, то есть соблюдал бдительность. Тесная духовная связь с Иваном и, как это ни странно, с Алёной позволяла Симу всегда точно определять, что сейчас делают брат и сестра и в каком они настроении. Об Иванушке Сим не беспокоился. Отзывчивая соседская кумушка, та, что в жемчугах к колодцу ходила, приютила Арефу и Малену, а с ними и Ивана. Так что мальчик сейчас был сыт и спокойно подрёмывал, сидя на низенькой приседке у соседской печки. Сестрице же пока было не до отдыха. Она сидела на корточках в углу Арефовой избы и катала по полу куриное яйцо. Это было последнее. Три предыдущих яйца были уже накатаны и разбиты в старую плошку. Вместо яичных желтков в плошке плавало три чёрных дымящихся глаза – это болезнь вышла наружу. А вот последнее – четвёртое яйцо оказалось чистым.
– Уф, – Алёна устало отвалилась от угла и глянула в сторону спасённого мальчика.
Оленёк до сих пор не пришёл в себя. Из последнего чана он вылез самостоятельно и перебрался на лавку. Голый и мокрый Оленёк потерянно сидел на лавке, обсыхал и думал о том, что мёртвым быть не так уж и плохо. В своём доме его оставили, от ужасной боли и страшных язв избавили, правда, мама у него теперь другая. Неизвестно, добрая или не очень, но уж красивая – это точно. Следующие слова новой мамы слегка разочаровали мальчика:
– Чего расселся, конопатый! Живо оделся да за папашей своим бестолковым сбегал. Ага, ещё мамке там скажи, чтобы еды побольше сготовила. Жрать хочец-ца, мочи не-е-е-хр-р.
Не договорив, Алёна сползла по стенке избы и, свернувшись калачиком, сладко засопела.
***
До последнего закатного бита оставалось совсем ничего. На город медленно надвигалась сумеречная полутьма. Жители зажигали лучины. Мужчины отдыхали после тяжёлого рабочего дня, хозяйки собирали ужин. Этим вечером в каждом прастовском доме говорили лишь об одном, – о чудесном спасении сына Арефы-кожемяки.
В доме самого Арефы был праздник. Весь стол был уставлен мисками и кувшинами. В центре на самом большом деревянном блюде возлежал жареный гусь, начинённый яблоками и пшеном. На блюдах поменьше были разложены грибочки солёные, рыбка копчёная, мясцо подвяленное да мясцо усоленное, пирожки с начинками разнообразными, репа пареная и в меду варенная. В кувшинах были узвары. Иван как раз сейчас надулся своим любимым, клюквенным, и усердно грыз гусиное крылышко. Алёна в одной руке держала румяный пирожок, в другой – ложку с пареной репкой. Хозяева сидели напротив своих гостей и молчали. Малена, подперев щёки руками, любовалась на то, с каким аппетитом чужие дети уплетают её стряпню. Арефа же прикидывал, во что обойдётся ему спасение сына. И, видимо, думал так усердно, что мысли его из головы разве что через уши наружу не пёрли. Алёна исподлобья глянула на кожемяку и пробурчала сквозь зубы: