Самурай Ярослава Мудрого - стр. 37
Мы друзья. Тэ дэл о Дэвэл о дром лачо! Йав састо тэ и бахтало, пшало! (Да пошлет Бог добрый путь! Будь здоров и счастлив, братишка!) На этом мои богатые познания ромского если и не закончились, то стали близки к этому. Гнедая кобылка тем часом сама подошла, потыкалась в меня носом. Умница, расслышала. Я вскочил на вороного и вепрем вырвался на дорогу. Остатками легких я взвыл: «Хай-я-я-я!» – конь, слушаясь руки, как нитка иголку, встал на дыбы, и лесовики узнали коня, а потом рассмотрели и всадника. В этой кутерьме это было непросто, но они сумели и, перекликаясь, сбиваясь в небольшие группы, стали оставлять поле боя.
– Не преследовать! Не преследовать! – Молодой князь, встав в стременах, поднял к небу окровавленный по гарду меч, и несколько уных, уже бросившихся вдогон, остановились.
– Уные, подобрать раненых, на телеги их, в обоз. Убитых сочтите, лесовиков тоже, собрать что ценного, тоже на телеги кладите. Наших убитых кладите оружными, семьям их пригодится…
Я развернул коня, за мной тронулся мой жеребец и кобылка, я хотел вернуться в лес, осмотреть убитых. Лесовики не унесли их, может, не заметили в спешке, и я соскочил с жеребца, не доезжая до своих двух крестников. Зачем зря пытать пальцем море? Слушается конь, да и ладно, а сердце ему бередить не следует. Один из убитых, тот, что был на кобылке, оказался сухоньким, седоватым и грязноватым мужичком в летах. Я, чтобы не вертеть тело, просто сдернул с него пояс со всем, что на нем было, и перекинул себе через плечо. И зашипел от боли: пояс ударил меня прямо по свежей ране, оставленной чеканом второго разбойника. Выругавшись, я подошел к нему. Сзади кто-то кашлянул, я резко обернулся и увидел Ратьшу.
– Это был Ворон, Ферзь. Ты Ворона убил, – спокойно сказал воин. Я понял, что убил кого-то значимого, пусть даже значимого только по этой дороге, но мне от того не было ни жарко ни холодно. – Я помогу тебе с него кольчугу снять. А что на поясе, сам бери.
Так мы и сделали. В мешочках убитых мною Ворона и его товарища оказалось золото, румийские, как сказал Ратьша, монеты. Да чьи бы ни были, а все золото.
Мы вернулись на дорогу и подъехали к князю.
– Ты, Ферзь, мне жизнь спас, а уж скольким ратникам – один Господь знает. Что хочешь в награду?
– Чтобы ты грубость мне мою простил, княже. Когда я с уными твоими сражался, – отвечал я, поклонившись в седле.
– Простил, – без тени улыбки отвечал мне князь. – А это на добрую память, – он снял с шеи золотой обруч и надел его на меня. Приподнялся я за последнее время.
– Не по делам даришь меня, княже, – только и смог сказать я.