Самоубийство Пушкина. Том первый - стр. 48
«Смех Пушкина так же увлекателен, как его стихи» – пишет А.С. Хомяков.
«Как он звонко хохотал» – вспоминает та же В.А. Нащекина.
Вот Пушкин читает «Бориса Годунова»:
«Наконец, надо представить себе саму фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства – это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в чёрном сюртуке, в чёрном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную и, между тем, – поэтическую, увлекательную речь!».
Так описал первое чтение Пушкиным знаменитой трагедии М. Погодин.
Шевыреву во время этого чтения он «показался красавцем».
К особенностям импульсивной натуры Пушкина брат его Лев относит следующее:
«Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его был необыкновенно заманчив. Должно заметить, что редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его».
Уже в глубокой старости В.А. Нащекина вспоминала всё-же:
– Замечательные глаза, глаза, всё говорившие и постоянно менявшие своё выражение, поэтому он мне ни на одном портрете не нравился, всё это деланные выражения…
Брат Лев оставил о внешности его следующую запись:
«Пушкин был собою дурён, но лицо его было одушевленно и выразительно; ростом он был мал (в нём было с небольшим пять вершков) но тонок и сложен необыкновенно крепко и соразмерно».
Художник Чернецов для каких-то технических надобностей записал точный рост поэта на эскизе картины «Парад на Марсовом поле» – «2 арш. пять вершков с половиной».
Точная аршинная мера – шестнадцать вершков, что составляет 0,711 метра. В вершке – 4,4 см.
У брата Льва что-то с ростом шибко напутано, какая-то, видно, описка.
По Чернецову точный его рост будет 1664 миллиметра или 166 см. 4 мм.
Вообще он любил придавать своим героям собственные вкусы и привычки. «Нигде он так не выразился, – замечает Лев Пушкин, – как в описании Чарского (см. «Египетские ночи»). Вот короткий отрывок: «Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печёный картофель всевозможным изобретениям французской кухни. Он вёл жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое».