Салюты на той стороне - стр. 12

Алевтина подходит ко мне, касается плеча.

– Ты что упражнения не делаешь?

А я делаю, просто не могу же мимо нее в окно смотреть.

– Ладно, я тут хотела спросить, а что, тебе операцию разве никакую нельзя?

– На глазах?

Замираю, шепчу. Тут ведь никому нельзя на глазах, из тех, у кого близорукость, астигматизм. Наши глаза еще растут, и не знаю, когда вырастут совсем. И ехать придется в Москву или не знаю куда еще, в Городе не делают такого, даже близко не подходят к нашим глазам.

– Нет, на сердце… У тебя же порок?

Пожимаю плечами, смотрю на палец. Раз, два, три, четыре, считает женщина без имени. Она бы отругала Алевтину, что та подходит и отвлекает, ведь и так плохо делаем, не стараемся, ерундой страдаем, но Алевтина вроде как главная здесь, поэтому женщина сдерживается, не смотрит.

– Ладно, потом.

И Алевтина отходит.

– Слушай, – потом спрашиваю Крота, – а что такое порок сердца?

Он снимает дырчатые дебильные очки, которые на него вечно цепляют на процедурах, но на него одного, потому что мелкий, забитый, а нормальные парни такое ни в жизнь не наденут – все срывали с себя, один даже растоптал, сказал, чтобы в жопу себе засунули. А Крот один надел, получается – оттого и Крот, я так думаю.

– Крот? Ну что такое порок? Ты же умный.

И правда умный. Шестиклассник, а знает про горы, реки. Какая самая глубокая, какая самая высокая. Может, и про порок знает.

– Это когда шумит что-то внутри, и от этого можно умереть.

Это у меня внутри так шумит? Как она поняла?

– Ясно.

– А тебе что до этого? Может, у Малыша услышала? Так это он так дышит, для собак нормально.

– Нет, кажется, это у меня.

– Не придумывай. Просто так, ушами одними, это нельзя услышать. Это фонендоскопом – ну, знаешь, когда такой холодной трубкой по груди елозят? Вот тогда врач может что-то сказать.

– И ничего я не придумываю! Мне, может, Алевтина… – а потом думаю: и чего я его пугаю, признаю́сь? Пусть лучше моей тайной останется. – Ну да, а вообще у Малыша тоже.