Сахарный Кремль - стр. 20
– Я не писал сего… – пробормотал Смирнов.
– Ты не токмо писал сие, но и распространял округ себя, одесную и ошую, яко яд смердящий, злобой лютой брызжущий, – произнес следователь, открывая «несмеяну».
– Яне писал, – поднял плечи Смирнов, глядя в пол. – Сие писал не я.
– Писал, писал. И писал-то на бумаге, по-старинке, не по Клаве Ивановне стучал. Разумно: коли б ты в Сети такое подвесил, тебя бы в один момент к ногтю прибрали, аки гниду беременную. Но ты накорябал сей пасквиль на бумаге. Дабы следы запутать. Но мы, – Севастьянов вынул из «несмеяны» безыгольный инъектор, – следопыты опытные. И не такие петли распутывали. Гончий пес что творит, коли зверь хитрит? Вперед, стрелой к норе летит. Вот так, Соколов… то есть Смирнов.
Следователь вставил в инъектор ампулу, подошел к подследственному. Тот явно забеспокоился: худые колени его дрогнули, сжались, кудрявая голова ушла в плечи.
– Я ничего не делал, я ничего не делал… – забормотал Смирнов, сутулясь все сильнее и склоняя голову к своим длинным ногам.
– Делал, делал, – Севастьянов взял левой рукой его за шевелюру. – Меня, Андрей Андреич, вот что интересует: кому ты давал читать свою сказочку?
– Я не писал, – глухо проговорил Смирнов в колени.
– Еще раз повторяю: кому ты давал читать сей пасквиль?
– Никому… не писал я… – задрожал голос подследственного.
Севастьянов вздохнул, глянул в потолок с большим плоским матовым плафоном:
– Послушай, ты же мне через пять минут все равно все скажешь, всех назовешь. Но я даю тебе последний, как говорят в Европе, шанс. Назови. И я тебя отпущу в камеру, а в дело пойдет твое желание помочь следствию. И тебе облегченье, и мне. А?
Плечи Смирнова начали мелко вздрагивать.
– Я невиновный… мне подбросили… У меня дома и бумаги нет… книжки токмо… нет бумаги, не держу бумаги…
– Что ж ты за зануда такая? – с обидой в голосе вздохнул Севастьянов.
– Не мучьте меня… Я ничего не сделал…
– Да никто не собирается тебя мучить. Ты думаешь, я тебя на дыбу подвешу, начну плетью бычьей по яйцам сечь? Ошибаешься, Смирнов. На дыбе у нас токмо опричники пытают. Ну, такое у них правило, что поделаешь. Они в открытую Слово и Дело творят, бо должны на врагов государства страх наводить, посему и зверствуют. А мы, тайноприказные, люди культурные. Мы кнутом по яйцам не стегаем.
– Это не я… мне подбросили… – бормотал Смирнов.
– Скажи еще – подбросили враги, – зевнул следователь.
– Подбросили… подкинули…
– А ты с перепугу другим стал подбрасывать?
– Я ничего не сделал… Я ничего не знаю…
– Черт с тобой, дурак.
Резким движением Севастьянов задрал голову Смирнову, приставил инъектор к сонной артерии и нажал спуск. Чпокнула раздавленная мягкая ампула, инъекция вошла в кровь подследственного. Тело Смирнова дернулось, он вскрикнул и замер, окостенев. Его большие серые глаза округлились и остекленели, став еще больше. Губы раскрылись и замерли в немом вопросе. Его словно укусил невидимый гигантский скорпион. Мелкая дрожь овладела худощавой фигурой подследственного, замершего в напряженной позе. Севастьянов отпустил его волосы, отошел к столу, вложил инъектор в «несмеяну». Вытянул из пачки сигарету, закурил.