Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил… - стр. 37

– Ната, что Снегирев? Он звонил… он тогда, давно звал тебя с собой?

Впервые за долгое время спросила Клара дочь, не видя другого выхода добраться до истинных причин, этого внезапного и скандального замужества. Наталия даже головы не повернула, поднесла розу, понюхала, пожала плечами.

– Звал, конечно, но я почему-то не поехала. – Ему не достаточно было моей любви, хотела сказать Наталия, и от нахлынувших воспоминаний у нее перехватило дыхание. Ему было мало Наталии, этого чуда из серых глаз, дымчатых волос, красных, воспаленных от поцелуев губ и нежного тела, усыпанного трогательными родинками. Ему была нужна пустая сцена, тот белый лист, где он смог бы выразить свое эгоистичное «я». Он не мог заниматься самовыражением на подручном материале, как это делала еще более эгоистичная Наталия. Двери собственного дома, зеркала, фарфоровые плафоны, книги, абажуры, стены, и еще Бог знает сколько чистых, пусть даже и микроскопических пространств, которые можно было заполнить свежей музыкой чистых красок, не шли ни в какое сравнение с театральными подмостками.

Наталия вспоминала, как прошлым летом, на даче Снегиревых, когда их, наконец, оставили одних, она развела акварель, все краски, какие только нашлись в этом крохотном раскаленном на солнце доме, и превратила длинноногое голое существо мужеского пола, именуемое Сережей, в птичий базар, где на сильных, покрытых гусиной кожей бедрах порхали стаи лимонных канареек, сиренево-голубых попугаев, вульгарных райских птиц; на волосатой груди крепко спала, погрузившись в свои вкусные, мышиного цвета сны, сова, на плечах клевали крупные жирные зерна воробьи и голуби; в паху, играющем на солнце рыжим пухом волос, застыл высокомерный профиль раздутого индюка, которого Наталия дергала за розовые мягкости подбородка, хохоча над неожиданно и буйно воспрянутым зобом… «Индя, индя!..» – звала она приподнимающийся индюшиный зоб, который разбухал прямо на глазах и превращался вдруг в невиданных размеров фаллос, игрушку, так любимую ею… Под вечер, когда они, изнемогающие от жары и жажды, обессиленные от любви спускались вниз, на веранду, Наталия останавливалась перед зеркалом и с улыбкой разглядывала на своем теле цветные перья отпечатавшегося на коже птичника, потом бежала обнаженная через весь сад, в душ, где Снегирев смывал мочалкой следы ее любовных фантазий, приводил таким образом свою уставшую подружку в чувство, возвращая в реальность, в сад, в мир.

Так вот по поводу вопроса, звал ли Наталию Снегирев: она «почему-то» не поехала. Это был поединок двух голов двуглавого дракона, имя которому ЛЮБОВЬ в чистом, нетронутом виде. Головы кусали друг друга, обжигали пламенем, но никак не могли расстаться. И вот однажды дракон проснулся и обнаружил, что одной головы нет, а на том месте, где еще вчера была вторая голова, зияет огромная рваная дыра с сочящейся из нее черной кровью… Дракон сам как-то поуменьшился в размерах, свернулся клубочком и заснул, погрузившись в свои вечные и прекрасные сны: Ната заканчивала подготовку к диплому в летаргическом состоянии. В таком же состоянии она и собиралась выходить замуж. Тот незабываемый телефонный звонок, немного протрезвивший и ожививший ее, дал толчок к действиям. И однажды вечером, когда по телевизору показывали репортаж из одного сибирского городка, где собирались ставить Кокто, мелькнули эскизы декораций к спектаклю, Наталия поняла, что Снегирев действительно не только жив и здоров, но у тому же еще и работает. Ей было не дотянуться до чашечки весов, на которые взобрался и теперь хихикал над нею сверху великий Жан Кокто, она сделала проще: достала записную книжку и записала название города. И единственным человеком, которому она доверила эту тайну, стала Веруся.