Сабра - стр. 1

Сентябрь 1973

Все люди условно делятся на "жаворонков" и "сов". Я – "жаворонок" и наверное это вина моих крестьянских предков, которые из поколения в поколение выходили работать на поле еще затемно и передали эту привычку мне за неимением какого-либо другого наследства. Как известно, "жаворонку" полагается вставать с рассветом и бурлить энергией всю первую половину дня, постепенно успокаиваясь после сытного обеда. А вот к вечеру такая птичка становится тихой и лиричной и в сон его начинает клонить тогда, когда у "сов" только начинается гон. К сожалению, большинство в моем окружении – "совы" и к этому приходится приспосабливаться, если, например, хочется посидеть допоздна с друзьями. Поэтому иногда я веду себя как "осовевший жаворонок".

Несомненно быть жаворонком по рабочим дням – удобно. Просыпаешься в пять утра с понедельника по пятницу и успеваешь выехать на трассу еще до начала безумных пробок, а потом спокойненько едешь на работу, хоть и медленно, но все же едешь. А вот те совы, которым с трудом удается продрать глаза, привести себя в порядок, позавтракать чем бог послал и выехать около девяти, вот те получают по полной от наших загруженных городских перекрестков. Некоторые из них еще до выезда на перегруженную трассу успевают освежить в памяти испанский язык, который по части ненормативной лексики намного превосходит английский. Поэтому по будням я горжусь тем, что я "жаворонок". Но скажите на милость, какого лешего мне требуется просыпаться в пять утра в субботу? А ведь просыпаюсь и даже безо всякого будильника. Стив Морган из соседнего подъезда, который тоже встает ни свет ни заря, утверждает, что его будит кошка в 4:30 требуя еду. Я как-то видел у Стива это гипертрофически перекормленное и вечно голодное подобие кота и не сомневаюсь, что к половине пятого ему уже сводит челюсти от голода. Но у меня-то никакого кота нет, так что же мне не спится по выходным?

Вот и сегодня, я поднялся еще затемно. Мне до сих пор не удалось избавиться от впитанных с детства кентукийских привычек, поэтому вместо хлопьев с молоком или бледных аристократических тостов, я умял на завтрак болтунью из трех яиц с бубликом. Никаких планов на эту субботу у меня не было и для начала я вышел подышать воздухом в палисадник, благо за окном уже посветлело. К нам в Новую Англию как раз пришло Индейское Лето и день вроде бы обещал быть не по-осеннему теплым и не по-сентябрьски солнечным. Стив, невинная жертва бескорыстной любви к кошкам, уже был там и, как обычно, расставлял шахматные фигуры на столике под липой.

Я знал, что он ждет Грегори Хейфица со второго этажа, где проживала семья эмигрантов из СССР с бабушкой и собакой. Сейчас Грегори выйдет и поприветствует Стива возгласом:

–– Привет, ниггер!

На что получит в ответ:

–– Всем жидам – наше вам!

После этого они обнимутся и разыграют шахматную партию, традиционно заканчивающуюся ничьей. Оба они то ли на самом деле были, то ли старались быть типичными представителями своего этноса. Стив заплетал длинные волосы по-ямайски, хотя никогда в Кингстоне не был, играл в баскетбол и ходил на шахматные баталии в городском парке, а Грегори носил очки в массивной оправе, страдал астигматизмом и играл на скрипке. Поэтому я, как потомок ку-клукс-клановцев, органично вписывался третьим в их компанию и мы не раз выпивали вместе по кружечке-другой "Самуэля Адамса" в баре за углом.

Как-то раз ко мне приехал в отец и гостил несколько дней, бродя по городу. Бостон ему понравился, но папаша этого, разумеется, не признал, пробормотав:

–– Навроде нашего Лексингтона, да только чуть побольше будет.

А вот люди в Новой Англии ему не приглянулись. У нас в Бруклайне обитают русские, евреи, индусы и немногочисленные янки. И те и другие плохо понимали его средне-восточно-южный говор, а порой и шарахались от его деревенских подходцев. Поэтому на третий день мой папаша засобирался домой. Перед самым отъездом он увидел под окном этих двух клоунов, услышал как они разговаривают и проворчал: