Саблями крещенные - стр. 31
– Вы все еще пишете, господин секретарь? – возникла в проеме шатра костлявая фигура полковника Голембского.
– Ради этого и решился пойти с вами в поход.
– Лучше полюбуйтесь утренней степью. Отсюда она видна на десяток верст. Кажется, вскочи на коня – и через час окажешься на берегу Черного моря.
Шевалье молча вышел вслед за полковником. Старый вояка прав: здесь было чем полюбоваться. Лагерь они разбивали уже поздним вечером, когда разъезды драгун сообщили, что отряд повстанцев-казаков отошел от отрогов Подольской возвышенности в степь и, судя по всему, остановился на правом берегу последней речки, за которой начиналась пожелтевшая безводная степь.
Они возводили его в спешке, после тяжелого боя с повстанцами, и Шевалье даже не успел осмотреть местность. Этот, на удивление высокий, холм, настоящую степную гору, они с полковником избрали, только исходя из канонов походного лагеря: с холма легче командовать войском и на нем же легче защищаться.
Теперь же с этой возвышенности, словно с высоты птичьего полета, Шевалье видел, как в высокой траве по-муравьиному сновали по вновь проложенным тропам польские солдаты, тащились на водопои лошадиные коновязи, гарцевали у склона извилистого оврага, будто на берегу Рубикона, драгуны дозорной десятки. Желтая степь, желтовато-синее небо, желтые склоны оврагов… И лишь где-то там, в немыслимой дали, между редкими и, очевидно, чахлыми кронами деревьев, вспыхивала на солнце дымка речного плеса. Но за ним уже властвовали заставы казаков.
– Так, мы все-таки решимся преследовать их, полковник? – поинтересовался Шевалье.
– Не терпится побывать в самой гуще сечи? – осматривал степную рощицу в подзорную трубу Голембский.
– Если уж меня потянуло в поход, то хотел бы видеть казаков в бою.
– Только казаков?
– Судьбе было угодно, чтобы я стал их историографом [10].
Голембский громоподобно расхохотался.
– Историографом этих бандитствующих голодранцев?! Мне жаль вас, майор Шевалье. Не думаю, что казаки оценят ваш труд щедрее, чем того требует кол, на который вас, как офицера на польской службе, водрузят, как только вы им попадетесь. Не думаю, что жизнеописание этого степного холопства заинтересует кого-либо в Париже. А вот рыцарская доблесть моего, как выразились бы во Франции, экспедиционного корпуса вполне стоит вашего пера. Поскольку станет страницами истории Великой Польши.
– У вас и своих историографов хватает. А у этого мятежного войска я – первый, – сдержанно объяснил Шевалье, считая, что не видит здесь предмета для спора. – Кто знает, может, это уже не просто войско, а особый народ.