Ржавчина - стр. 22

Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Собрав остатки сил, понимаю, что даже не за грубость. Больше всего – за то, что он врет. Слова могут быть настолько тяжелыми, что расцарапают душу, разорвут на кусочки сердце, но глаза… Чтобы правда в них погасла, придется очень многое в себе исковеркать.

Я вспоминаю его взгляд. Боль, которая прячется за ним. Ее столько, что еще немного – и перельется через край. Это совершенно необъяснимо, но я чувствую ее. И почему-то кажется, что в эту секунду ему гораздо хуже, чем мне.

Знаю, это безумие, но я подписываю пустой лист своей фамилией и кладу его на учительский стол. И теперь, хочет того Август или нет, нам придется встречаться в этом кабинете до конца года. Каждую среду в пятнадцать тридцать.

Глава 7. Август

– Эй, где тебя носило?

В раздевалке шумно и тесно. В начале сезона, когда еще не утвержден основной состав, всегда яблоку упасть негде. Растолкав пару человек плечами, просто, ради уважения раздевалки, я бросаю сумку к самому последнему шкафчику, рядом с Сетом.

– Стерва по математике хотела оставить после занятий, – отвечаю, рывком стягивая футболку и швыряя ее внутрь металлической ячейки. Но на самом деле причина моего паршивого настроения кроется в одном единственном имени. Два слога, что словно печать на ладони – ни стереть, ни срезать. Анна.

Добрая девочка Анна с огромными, на пол-лица, глазами – ни дать, ни взять, лягушка.

Я помнил ее, как хрупкую девчонку с двумя хвостиками на голове и острыми коленками. Хотя она и такой мне нравилась. Сейчас же, как в той идиотской сказке, она превратилась в настоящую русскую принцессу: ладная фигура, талия, тонкая настолько, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями, волосы, такие же длинные, как я и запомнил, но голос…

Твою же мать…

Сначала я пытался убедить себя, что мне плевать. Плевать на эту девчонку и все то, что с ней случилось. Но это было не так. При одном только взгляде все внутри переворачивалось, начинало жалобно скулить и выть, словно внутри поселился жуткий монстр, раздирающий изнутри острыми когтями. Я даже знал его имя. Вина.

Теперь каждый раз, когда я видел её распахнутые навстречу миру глаза и приоткрытые губы, с которых больше не срывались слова, заново переживал весь ужас, что происходил со мной. Она была живым напоминанием обо всем, что мне пришлось перенести. И я ее – себя – за это еще больше ненавидел.

Потому что, кроме вины, не заглушаемой и не убиваемой ничем, она несла с собой кое-что еще. Мой дом. Моё детство. И ту жизнь, где родители были рядом, где Джулс улыбалась, а я был счастлив. Но так же и ту, где был слаб.