Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Некоторые статьи и публикации, включенные в этот сборник, ранее издавались в журнальных вариантах – в подборке «Русский политический фольклор» (Антропологический форум. 2010. № 12 [http://anthropologie.kunstkamera.ru/07/12online/]) и в 101-м номере «Нового литературного обозрения» (Архипова, Неклюдов 2010). Для настоящей публикации, они, однако, были существенным образом дополнены и переработаны.

Бытованию политических песен в революционных кругах, установлению авторства отдельных текстов, анализу вариантов посвящено множество работ и сборников – разумеется, в достаточной степени идеологизированных, однако в ряде случаев представляющих собой вполне «честные» исследования и содержащих большое количество интересных данных (cм, напр.: Гиппиус 1962; Друскин 1954, 2012; Житомирский 1963; Рейсер, Шилов 1959; Ширяева 1984 и др.).

В этом смысле весьма характерна нарисованная Некрасовым перспектива жизненного пути героя, еще только начинающего задумываться о том, чтобы посвятить свою жизнь борьбе за счастье и свободу народа: «Ему судьба готовила / Путь славный, имя громкое / Народного заступника, / Чахотку и Сибирь» (Некрасов 1982: 517).

Здесь и далее фрагменты песен, взятые из печатных песенников того времени, приводятся с полным сохранением орфографии и пунктуации источника.

Не разделяя ни общей концепции этой книги, ни интепретации содержания песен как прямого результата «отчуждения общества от правительства» (см.: Башарин, Лурье 2009; Лурье 2009), мы не можем не признать справедливости ряда наблюдений и замечаний, сделанных ее авторами.

Самый ранний и самый длинный из известных вариантов текста опубликован в 1912 году в журнале «Сибирский архив» под заголовком «Александровский централ» (Из мира Александровской централки 1912: 444–448). По сообщению публикатора, это стихотворение, «написанное каторжанином лет 15 тому назад (т. е. в середине или конце 1890-х годов. – М.Л.), во время пребывания его в Александровском централе» (Там же, 442). Об источнике публикуемого стихотворения ничего не сказано, но из предисловия можно понять, что оно приводится по списку, а не по записи с устного исполнения. Похоже, что в публикации действительно приведен исходный или близкий к нему вариант, который впоследствии, став песней, редуцировался: он состоит из 156 стихов, тогда как в песенных вариантах объем текста обычно составляет от 24 до 48 стихов. Заметим, что в этом варианте текста много говорится о тяжелой жизни арестантов и нет ни слова о политических заключенных.

Cм. также: Джекобсоны 1998: 42 (вар. 3); Адоньева, Герасимова 1996: 263–264, № 229. Заметим, что все три известные нам текста песни с этой версией развития сюжета записаны во второй половине ХХ века.

М. и Л. Джекобсоны приводят данный текст по материалам архива радиопрограммы «В нашу гавань заходили корабли» (песни, поступившие в 1992–1993 годах). Нам пока не удалось обнаружить более ранних записей, хотя и по стилистике, и по содержанию совершенно очевидно, что по времени возникновения этот вариант относится к той эпохе, о которой идет речь.

В частности, достаточно устойчив и мотив червивого супа, ср. в других вариантах: «Как у етих щах капуста / Она бела, как смола. / Как за етой за капустой / Плывет стадо червяков» (Гуревич, Элиасов 1939: 10, № 6); «Он несёт полынны хлеба / И большую чашку щей./ Сверху плавает капуста, / А внизу – стада червей» (Джекобсоны 2006: 459).

Ср.: «Я аристантец, не собака,/ Я такой же человек. / Бросил ложку, сам заплакал, / Начал хлеб с водой кусать» (Гуревич, Элиасов 1939: 10,№ 6); Арестант ведь не собака,/ А такой же человек./ Взял он ложку и заплакал,/ Родителей вспомянул: / «Прощай, папа, прощай, мама,/ Не могу на свете жить» (Джекобсоны 2006: 459).

Ср.: «Они думали, гадали, / Как из замка убежать» (Там же).

Ср., напр.: «Как по правой – прокурор, / По глазам он чистый вор; / А по левой – «преседатель», / Он карманный обиратель» (Лурье, Сенькина 2007: 521).

Сборник новых песен и стихов 1873: 25–26. Авторство стихотворения приписывается Д. А. Клеменцу (Гусев 1988: 207, 465; текст, приводимый Гусевым, имеет расхождения с вариантом сборника).

Так, этот куплет присутствует в женевском сборнике революционных стихов и песен (Песни борьбы 1902: 71), в котором приводится текст, довольно близкий авторскому, но отсутствует в песеннике того же времени (Песни революции 1905б: 4–5), куда, очевидно, попал вариант из устного бытования.

Единственный известный нам зафиксированный песенный вариант, где она сохраняется (Усов 1940: 232–233), почти дословно воспроизводит весь оригинальный текст стихотворения, по-видимому, известный в кругу, где бытование песни наблюдал собиратель не только через посредство песенной традиции, но и из книжных или рукописных источников.

В варианте, записанном на Онежском заводе в 1937 году, поход к царю с челобитной вообще отсутствует: «В деревне староста урядник / Царь и бог являлся он / Собирал налоги – подать / Обирал мужика / И последнюю скотинку / Выводил со двора / Не стерпело мое сердце / Я урядника убил / Вот за это преступленье / Царь на каторгу судил» (Архив ИЯЛИ Карельского научного центра РАН. Ф. 1. Оп. 1.Колл. 61. № 68б; большая благодарность М. В. Ахметовой, познакомившей нас с этими материалами).

В публикации Гартевельда данная песня обозначена как «тобольская», т. е. записанная в тобольской каторге. Интересно, что в качестве названия Гартевельд вынес стих «Говорила сыну мать…», отсутствующий в публикуемом им тексте. Вероятно, это свидетельствует о том, что песня ко времени записи ее музыкантом уже была достаточно известна не только в арестантской среде и имела устойчивое условное обозначение.

М. и Л. Джекобсоны приводят шесть вариантов этой песни (Джекобсоны 1998: 80–85), из них три – по публикациям первой половины ХХ века. В этой подборке также есть пятистрофный вариант (он приводится по песеннику 1913 года, в целом очевидно восходящему к публикациям Гартевельда), и 16-строфный (точнее,15-строфный: он дан по тому же источнику, что и здесь, но вместо первых четырех строф почему-то напечатаны три из другого варианта). Необходимо указать на одну принципиальную ошибку в текстологических построениях авторов.

Сопоставляя тексты между собой, Джекобсоны нередко отождествляют хронологию фиксаций различных вариантов с последовательностью их возникновения, иногда даже представляя тот или иной из вариантов как непосредственную трансформацию предшествующего по времени публикации – ср., напр.: «Сборник 1915 года заменил первые 9 строф варианта 1 (из сборника 1910 года. – М.Л.) четырьмя строфами, две из которых совершенно новые и две переделаны, и исключил также 14-ю и 15-ю строфы, сократив таким образом песню до 8 строф» (Там же, 81). Очевидно, что составитель одного сборника, каких выходило тогда по нескольку десятков в год, мог никогда не держать в руках другого, и практически невозможно узнать, откуда именно и в каком виде он получил публикуемый текст. Не останавливаясь на интерпретациях текстов данной песни Джекобсонами, склонными толковать фольклорные песни как исторический источник, укажем лишь, что авторы также отмечают «политический оттенок» некоторых ее вариантов.

Заметим, что в тюремной лирике более распространен зеркальный мотив: обращение сына к матери (к родителям) с жалобами, сетованиями, просьбами о прощении и словами прощания.

По подсчетам М. и Л. Джекобсонов, в фондах РГБ содержится «около ста сборников народных и авторских песен и стихов о неволе и преступниках, опубликованных всего за 8 лет, между 1906 и 1914 годами» (Джекобсоны 2006: 14).

Ср.: рассуждение А. А. Панченко об отношениях между фольклором и «фольклором» в советскую эпоху: «Рассуждая феноменологически, можно утверждать, что в империях и тоталитарных государствах XIX–XX веков обычно существовало как бы два фольклора: фольклор 1 (F^>1) – «низовая словесность», не контролируемая и не санкционированная социальной и культурной элитой, и фольклор 2 (F^>2) – тексты, получившие соответствующую общественную санкцию, официально и / или конвенционально признанные фольклорными и зафиксированные на специальных носителях <…> Казалось бы, между F^>1 и F^>2 существует прямая зависимость: F^>2 формируется и пополняется за счет захвата/фиксации фрагментов F^>1. Однако дело обстоит сложнее. Во-первых, F^>2 тоже воздействует на F^>1 посредством процесса, который С. А. Штырков предложил называть «вторичной фольклоризацией». Во-вторых, F^>2 пополняется не только за счет F^>1, но и за счет фальсификаций и мистификаций, получающих «аутентичный» статус. Перспектива изучения текстов такого рода важна постольку, поскольку они в наиболее чистом виде отражают социально-идеологические тенденции и ожидания, то wishful thinking, которое обеспечивает существование F^>2 в качестве функционального культурного явления» (Панченко 2005: 334–335).

В разное время этим словом назывались разные социокультурные слои. Для сравнения: словарь В. И. Даля (1863–1866) предлагает такой диапазон значений: «люд, народившийся на известном пространстве; люди вообще; язык, племя; жители страны, говорящие одним языком; обыватели государства, страны, состоящей под одним управленьем; чернь, простолюдье, низшая, податные сословия; множество людей, толпа» (Даль 1989 II: 461), а словарь Д. Н. Ушакова (1934–1940) оставляет только: «население, объединенное принадлежностью к одному государству; жители страны; то же, что нация, национальность», особо выделяя (пометкой «В эксплуататорском государстве») значение «основная масса население (преимущ. крестьяне) в противоположность правящему, господствующему классу» (Ушаков 1938: 413). «Малая советская энциклопедия» (1937–1947) вообще не включает слова «народ», ограничиваясь понятием «нация» – в его сталинском определении (МСЭ 1938: 366–367), косвенным образом уравнивая «народ» с «крестьянством», которое, согласно тому же изданию, «перестаёт существовать как класс прежнего общества…» (МСЭ 1937: 950).

В чрезвычайно основательной монографии Т. Г. Ивановой об истории русской фольклористики XX века, к сожалению, «новому фольклору» и его исследователям уделено несоизмеримо меньше места, чем классическим жанрам.

«В 1932 г. А. М. Астахова подготовила к публикации сборник «Песни уличных певцов». В него вошли тексты песен, частушек и куплетов, записанных исследовательницей в 1930–1932 гг. на ленинградских рынках и барахолках от певцов, которые исполняли их на публику и таким образом зарабатывали себе на жизнь» (Лурье 2011: 2).

Выражаем благодарность сотруднику Пушкинского Дома Н. Г. Комелиной за предоставленный препринт статьи.

К 1926 году фонд «Крестьянской газеты» насчитывал 1 млн писем (Крюкова 2001: 7).

Автор известной книги «Folklore for Stalin» Фрэнк Миллер неправ, когда обвиняет советскую власть и деятелей Пролеткульта в полном пренебрежении к фольклору целиком (Miller 1997: 11): они действительно не любили традиционный фольклор, считая его «пережитком», но интересовались массовой городской культурой.

Так, Р. М. Акульшин, о чьей судьбе в контексте популяризации «советского фольклора» речь пойдет дальше, замечал по поводу интереса поэтов к частушке: «Частушка интересна для всех, в частности, для поэтов рифмами (ягода – два года, выгода – три года, Петина – метила, тюлевый – закуривай), сжатостью, аллитерациями, образами, ритмом» (Акульшин 1926: 5, 7).

В этом отношении показательна судьба этнографа А. Веселовского (о нем подробно см.: Иванова 2007) и большевика Н. А. Росницкого, который к 1926 году опубликовал книгу «Лицо деревни», ставшую причиной его ареста, поскольку в ней автор отразил разные аспекты жизни крестьян и их отношения к новой власти (о нем и его книге см.: Лебедева 2009: 13).

В 1930-е годы эта практика продолжилась: из сборника Артема Веселого (Артем Веселый 1936) изъят раздел «Уходящая деревня», в котором были собраны кулацкие, хулиганские и воровские частушки (Блюм 2003: 42).

Спецсправка ПП ОГПУ СКК о настроениях и антисоветских проявлениях среди сельской молодежи русских районов края (Советская деревня: 95–97).

Спецсводка № 13/11 Рязанского окротдела ОГПУ о массовом выходе крестьян из колхозов и сопротивлении мероприятиям по коллективизации (Рязанская деревня 1998: 434).

Спецсводка № 25 информотдела ОГПУ о ходе хлебозаготовок 25 мая 1928 года (Советская деревня II: 746; здесь и далее разрядка наша).

«Автор не обнаружен» – отмечено в сводке (Рязанская деревня 1998: 180).

Спецсводка № 11/10 Рязанского окротдела ОГПУ о массовом выходе крестьян из колхозов и сопротивлении мероприятиям по коллективизации, 8 марта 1930 года (Рязанская деревня 1998: 405).

Например, чрезвычайно популярный в 1924 году анекдот о Ленине, который после смерти хитростью попадает в рай, является вариантом сюжета СУС 330 «Смерть и кузнец», широко распространенного в европейском фольклоре (AaTh 330); ср. например, сказку братьев Гримм «Брат Весельчак» (Архипова, Мельниченко 2008; Архипова, Мельниченко 2010: 36–63).

Эта примечательная листовка интересна еще одной скрытой цитатой. Строчка «Нет ни сахару, ни масла, нет ни ситца, ни сукна» является перетекстовкой строки из песенки «Юный прапорщик армейский»: «Нет ни сахару, ни чаю, / Нет ни пива, ни вина, / Вот теперь я понимаю,/ Что я прапора жена…», приводимой, в частности, А. Н. Куприным в рассказе «Прапорщик армейский» (1897).

Плач записан от Марфы Крюковой и опубликован в «Правде» в 1937 году; цит. по: Иванова 2002: 443.

См. в этой связи интересное замечание А. А. Панченко по поводу инициирования комсомольцами создания «покойнишного воя по Ленину» (Хандзинский 1925: 53–64) в контексте святочной «игры в покойника»: «…Наличие священного коммунистического дискурса, требовавшего интерпретации и популяризации, не снимало проблемы поиска и выбора специфических форм повседневного поведения, необходимых для поддержания комсомольской идентичности и ее демонстрации односельчанам. Понятно, что формы эти комсомольцам приходилось заимствовать из традиционного фонда ритуальных и этикетных сценариев, характерных для крестьянской культуры. Вероятно, помимо демонстративного кощунства (прежде всего – иконоборчества), модели для которого в равной степени предлагались и фольклорными сюжетами о наказании святотатцев, и реальной культурной практикой русских молокан, духоборцев и субботников, для конструирования «комсомольского поведения» использовались и различные формы субкультуры крестьянской молодежи» (Панченко 2005: 342).

Строчки песни представляют собой переделанную троцкистами балладу В. А. Соллогуба о взятии Гуниба во время Кавказской войны.

Надо отметить, еще с 1928 года особыми циркулярами Главлита карикатуры на вождей были запрещены (Блюм 2000: 128).

Отметим, что слова о «хвосте кавказского ишака» (т. е. Сталина), несомненно, восходят к эпиграмме Радека на Ворошилова, обозвавшего его «прихвостнем Льва Троцкого» («…Не лучше ль быть хвостом у Льва, / Чем задницей у Сталина?»). Эта эпиграмма, как и сопроводительная легенда, неоднократно приводится мемуаристами в несколько различающихся редакциях, т. е. в режиме вполне фольклорного бытования (Архипова, Мельниченко 2009: 292). По всей видимости, использование данной метафоры в речи также служит своего рода паролем, одним из «опознавательных знаков» оппозиционеров.

Вероятно, имеется в виду автор многочисленных злых розыгрышей Дмитрий Захарович Мануильский (1883–1959), партийный деятель, в 1923–1952 годах – член ЦК партии, ярый сторонник курса Сталина, а возможно, Михаил Захарович Мануильский (1892–1955), редактировавший сатирический журнал «Крокодил». См. о нем: Письма Зощенко – Мануильскому 1988: 204–207.Благодарим Г. Г. Суперфина за эти указания.

Когда в 1947 году в рамках Гарвардского проекта началось изучение советской идеологии и повседневности на материале интервью невозвращенцев из СССР, в одной из первых же статей были представлены следующие данные: 50 % всех опрошенных (бывших советских граждан) указывали на слухи как на регулярный источник информации (Bauer, Gleicher 1953: 299). 74 % обсуждали слухи в разговорах с друзьями (из них самый значительный показатель – у крестьян и малообразованных групп – 27 %). 32 % среди профессиональных групп, 22 % среди служащих, 41 % среди рабочих, 73 % среди крестьян указали на слухи как на самый важный источник информации (Ibid., 302, Table 3).

См. варианты этих быличек: Ончуков 1928: 28; Шевырин 2004: 363–364; Осокина 1997: 205; Смит 2005: 291.

См., например, этот мотив в указателе: Кербелите 2001: 502.

Архипова А. С., Неклюдов С. Ю., Петров Н. В. Слухи 1928–1937 годов: от эпического сюжета к делу об антисоветской пропаганде, или Подлинная история «Сумочки Святогора» (Доклад на IX Международной летней школе по фольклористике и культурной антропологии, Переславль, 5 мая 2009 года).

Так выделено в самом документе.

А/с – «антисоветский», к/р – «контрреволюционный».

Высшая мера наказания, т. е. расстрел.

Г. С. Виноградов в своей статье «Этнография и современность» отмечает, что одна из частушек, опубликованных в статье (Семеновский 1921), поддельная. Увы, какую именно частушку считал Виноградов искусственной, неизвестно, хотя подозрение падает на этот текст: «То не зоренька встает / Коммунизм к нам идет./ Коммунизм к нам идет – / Пляшет с радости народ./ Лучше зорьки, краше солнца / Жизнь хорошая идет» (Семеновский 1921: 61).

Спасибо Б. Равдину, Г. Суперфину и Р. Тименчику за консультацию о судьбе Акульшина. О нем см.: Панченко 2005: 344, 362–363.

Северо-Западный водник. 1937. 3 марта. Благодарим И. В. Козлову за это уточнение.

Выражаем огромную благодарность Ирине Козловой за предоставленные данные.

Некоторым эта тема и действительно очень «подошла», ср. частушки из Чкаловской области (где, кстати, в 1937 году в «бригаде фольклористов» работала и сама А. К. Мореева): «Эх, яблочко, / Золотая репка / Мы японцев колотили / У Хасана крепко»; «Самураю часто снится / Край рабочих и крестьян,/ Не угодно ль освежиться / В нашем озере Хасан?» и т. д. (Бардин 1940: 327–328).

Заподозрить некоторую долю лицемерия или по крайней мере двоемыслия позволяет тот факт, что Ю. М. Соколов, призывая искоренить блатной и мещанский фольклор, в то же самое время продолжает пополнять свою весьма значительную коллекцию текстов, относящихся именно к этим традициям; тем же занимается и принимавшая участие в данных совещаниях А. М. Астахова. Не исключено, что в этом случае можно говорить о специфически советском феномене: публичном обругивании и тайном коллекционировании любимого материала, породившим также и специфический способ ознакомления читателей с запретным предметом.

Ср. относящееся к тому же времени детское стихотворение С. Я. Маршака «Война с Днепром» («Человек сказал Днепру: я стеной тебя запру…», 1931) – о строительстве Днепрогэса.

Заметим, что его идеологические векторы разнородны, даже противоположны: это тексты и «советские», и «антисоветские».

Этим, очевидно, объясняется терпимое отношение (до поры до времени) к концепции «аристократического» происхождения былин – все равно «обреченных на вымирание». Согласно этой концепции, они являются продуктом искажения в крестьянской среде некоего «дружинного эпоса» (Вс. Миллер) – в полном согласии с теорией «опустившегося культурного достояния» (gesunkenes Kulturgut), сформулированной, впрочем, Г. Науманом четверть века спустя после выхода «Очерков» Вс. Миллера.

Хотя, как гласит легенда, песня «С одесского кичмана» в исполнении Утесова нравилась Сталину и поэтому была разрешена. См.: Архипова, Неклюдов 2008: 40.

Не слишком ясно, что такое «кулацкий фольклор». Вероятно, данное понятие возникает в результате искусственного конструирования отсутствующего оппонента «устному творчеству трудового народа» – в соответствии с представлением о фольклоре как об отражении и орудии «классовой борьбы».

Помимо странной в устах ученого квалификации своего предмета как «враждебного» и подлежащего искоренению, само предложенное разделение представляется несколько беспредметным. После удаления из городского фольклора «слухов», анекдотов, «мещанских» и «блатных» песен (материала, по-видимому, недостойного даже для изучения) от него остается скудный по содержанию «рабочий фольклор» – принудительно выделенный, а частично и сфальсифицированный сегмент традиции, который даже в таком виде состоит преимущественно из дореволюционных текстов.

«По мере проведения сплошной коллективизации и уничтожения на ее основе кулачества как класса <…> крестьянство перестает существовать как класс прежнего общества…» (МСЭ 1937: 950).

1 июня 1945 года некий Н. А. Востоков направил председателю Госплана СССР Вознесенскому большое письмо, возмущаясь карточной системой, и особенно иждивенческой карточкой, и апеллировал к анекдоту как к показателю общественного мнения: «<…> Вы, вероятно, знаете, что среди детей и всего населения широкой популярностью пользуется анекдот об иждивенческой карточке. «На Крымской конференции между Рузвельтом, Черчиллем и т. Сталиным обсуждался вопрос, какой казни подвергнуть Гитлера. Рузвельт предложил расстрел, Черчилль – виселицу, а Сталин предложил посадить его на русскую иждивенческую продкарточку. После ознакомления, что это за карточка, все пришли к единодушному решению, что более суровой казни не придумать»» (Зубкова и др. 2003: 68).

Не все самозванцы стали «царями-избавителями». Так, ни княжне Таракановой, ни царевне Анастасии народными представлениями не приписывалось стремление к справедливым социальным преобразованиям для облегчения жизни народа.

Подробную роспись вариантов реализации мотивов см. в приложении.

Варианты мотивов см. в приложении.

Однако отдельные мотивы продолжали появляться, в частности, в мотивировках крестьянских восстаний конца XIX века, см., например: FD 1996; ФД 2002.

Подробнее о собирании чекистами фольклора см. раздел «Чекисты собирают фольклор» в статье: АА,НС 2010.

Под псевдонимом автора статьи «А. Алымов» скрывался Борис Николаевич Ширяев (1989–1959), писатель, журналист, сидевший на Соловках с 1922 по 1929 год, невозвращенец. Судя по его мемуарам, ему не чужд был интерес к фольклору, толкам и слухам.

Скорее всего, он был расстрелял по инициативе местной ЧК.

Император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича, который, в свою очередь, отрекся и передал власть Учредительному собранию. Таким образом, князь Михаил в глазах многих монархистов являлся царем хотя бы в течение только одних суток.

Перлюстрированное письмо священника – цит. по двухнедельной информационной сводке НижгубЧК, 1920 (ОВ 2002: 103).

Спецсводка № 5/5 Рязанского окротдела ОГПУ о ходе сплошной коллективизации,16 февраля 1930 года (РД 1999: 230).

Из месячной информационной сводки № 19–20 Омской ГубЧК о положении в губернии за период с 15 июня по 15 августа 1920 года (СД II: 288–29).

Некоторые участники Кронштадского восстания 1921 года отбывали срок заключения на Соловках.

Ожидание раздачи земли было постоянным и использовалось как агитационное средство: «Аткарский у. Пленными, отпущенными Колчаком, распространяются слухи, что Колчак не за помещиков, а за крестьян, что он очень добрый и раздает землю, скотину и любит, когда Богу молятся, стоит не за монархию, а за Учредительное собрание. Агитаторы Колчака имеют благодарную почву среди деревенского населения» (из информационной сводки секретного отдела ВЧК за 1–8 августа 1919 года [СД I: 160]).

Из сводки № 16 материалов о положении районов, пораженных недородом, по состоянию на 23 июля 1925 года (СД II: 336–337).

Из писем крестьян по поводу Учредительного собрания, не позднее 31 декабря 1917 года (НР II: 187–188 [ГАРФ. Ф. 1781. Оп. 1. Д. 20]).

Спецсправка ПП ОГПУ СКК о настроениях и антисоветских проявлениях среди сельской молодежи русских районов края (СД III, 2: 96).

Из писем крестьян по поводу Учредительного собрания, не позднее 31 декабря 1917 года (НР II: 187–188 [ГАРФ. Ф. 1781. Оп. 1. Д. 20]).

Из обзора информотдела ОГПУ о политическом состоянии СССР за октябрь 1926 года (СД II: 472).

Спецсводка № 42/3 Рязанского губотдела ОГПУ о суждениях крестьян о едином сельхозналоге, 4 мая 1929 года (РД 1998: 27).

Спецсводка 10/1 Рязянского губотдела ОГПУ, 4 февраля 1929 года (Там же, 4).

Вот редкий и очень странный пример жалобы на имя умершего Ленина: «12 марта 1953 Кулев П. К. (он же Балякин А. Е., 1910 года рождения, русский, малограмотный, неоднократно судим, заключенный, Мордовская АССР) в лагере «неоднократно высказывал террористические намерения в отношении одного из руководителей партии и советского правительства», говорил: «Вот придет Трумэн, тогда мы заживем»; руководил 16 бандитской группой, убивавшей заключенных, в 1951 г. заставил одного из заключенных написать кровью жалобу на имя Ленина» (НПП 1999: 69).

О других примерах подобного типа «словесности» см. раздел «Фольклор протестует в деревне» в статье: АА, НС 2010.

Спецсводка № 43 Рязанского губотдела ОГПУ о суждениях крестьян относительно военной опасности, 29 апреля 1929 года (РД 1998: 22).

Из протокола совещания секретарей райкомов ВКП(б) Рязанского округа о ходе коллективизации и подготовке к весенней посевной кампании,26–27 февраля 1930 года (Там же,308).

Из письма начальника Рязанского губотдела ОГПУ И. Ремизова секретарю губкома ВКП(б) и председателю губисполкома о ситуации в губернии 18 мая 1929 года (Там же, 22).

Спецсводка № 43 Рязанского губотдела ОГПУ о суждениях крестьян относительно военной опасности, 29 апреля 1929 года (РД 1998: 22).

Из протокола совещания секретарей райкомов ВКП(б) Рязанского округа о ходе коллективизации и подготовке к весенней посевной кампании, 26–27 февраля 1930 года (РД 1998: 303).

Последние новости (Париж). 1937. № 5793. С. 1.

[www.nomad.su/?a=15-200306280014].

[www.liveinternet.ru/showjournal.php?journalid=850528&jday=16&jyear=2008&jmonth=4].

[http://www.interfax.ru/society/news.asp?id=124959].

Об истории и жанровой специфике «советского фольклора» см.: Миллер 2006; Фольклор России в документах советского периода 1994; Иванова 2002; Соколов 1941: 498–512.

Называя летчиков героями, Самылин однажды сравнивает их и с ангелами. Это сравнение не встречается в других памятниках «советского фольклора», посвященных авиации, и исчезает из текста при републикациях.

См., например: Гура 1997: 681–682; Бернштам 1982; Бобунова 2006; Петренко, Хроленко 1995: 117–118; Виноградов, Лозанова 1941.

Перелет по маршруту «Москва – остров Удд» был осуществлен экипажем: В. П. Чкалов (первый пилот), Г. Ф. Байдуков (второй пилот) и А. В. Беляков (штурман).

Высказывая это предположение, Х. Гюнтер ссылается на статью С. Д. Балухатого «Песня о Соколе». Однако С. Д. Балухатый признавал значимость образа сокола в традиционном фольклоре. Он отмечал, что «в народной и личной поэзии образ сокола (орла) бытует прежде всего в традиционном смысле и стиле», но в то же время подчеркивал, что «творческая инициатива М. Горького внесла новое качество в традиционное народное понимание образа сокола» (Балухатый 1941: 266–267).

День Воздушного Флота СССР 18 августа был установлен Постановлением Совета Народных Комиссаров от 28 апреля 1933 года. На первой полосе «Правды» читаем: «гордые соколы нашей страны – так назвал летчиков т. Сталин».