Русский параноидальный роман. Федор Сологуб, Андрей Белый, Владимир Набоков - стр. 6
Что до русских символистов, то для Блока и Белого «Ад» и «Легенды» и вся стриндберговская «мания» были знаком гениального чувства времени, мистическим даром души, крестным путем и высокой болезнью, симптомы которой они узнавали в себе самих. В Стриндберге запечатлевалось для них мучительное рождение нового человека, сопровождаемое «утонченнейшей из пыток – преследованиями в оккультной форме» и необходимостью сопротивляться «плотной среде цивилизации, которая имела своих агентов и шпионов, следивших за ними»[24].
О чем говорит характерное для времени сближение искусства и патологии, «профессорское» отождествление новаторов с умалишенными, узнавание себя в клинических манифестациях со стороны художников и др.? Во-первых, и это хорошо известно, о значимости идеи, или философии безумия, для символистской культуры. Во-вторых, о стремлении воспроизвести безумный способ мышления, который переживается как актуальный и родственный. Нас интересует именно это стремление. Точнее, художественная необходимость воссоздать некоторый его тип, найти его литературную форму.
Оглядываясь на идеи Игоря Смирнова, повлиявшие на замысел этой книги, – о характерах, сменяющих друг друга на культурной сцене, мы готовы, вслед за автором русской «психоистории», принять истерическую модель символизма, ровесника фрейдовской концепции истерии[25]. Заметим, что «истерическая» версия находится в согласии с известной леви-строссовской характеристикой шамана, чья роль состоит в предоставлении пациенту «языка», «с помощью которого могут непосредственно выражаться неизреченные состояния и без которого их выразить было бы нельзя»[26].
Символисты, любящие и сами сравнивать художника с магом и колдуном, также порождают язык символов, соединяющих мир явлений с миром неведомого, и в этом соединении стремятся к победе над ужасом данности и недр собственного «я». Вместе с тем, в русле этой стратегии, возникает ряд текстов не только не побеждающих, но утверждающих губительную основу бытия, посягающую на целостность мира и человеческого индивидуума, текстов, явно подражающих бреду преследования. Если истерия, по Фрейду, создает символы, то паранойя, напротив, их разбивает, дробит, рассредоточивает. «Подобное рассредоточение вообще типично для паранойи, так же как сгущение для истерии. Точнее говоря, при паранойе происходит распределение всего того, что подверглось сгущению и отождествлению под воздействием бессознательной фантазии»[27].
Какой смысл обретает параноидальное мышление в символистских текстах, почему оно возникает и как воплощается; что такое параноидальная поэтика – этими, более или менее рискованными вопросами мы хотим заняться в дальнейшем. Однако, чтобы приступить, нужен клинический образец, задающий основу или «рабочую» модель. И здесь – никуда не уйти от классического случая и его, также сделавшихся классическими, описаний.