Русский храм. Очерки по церковной эстетике - стр. 20

Алтарный пол, подобно помосту, был выше остальной части церкви. Прообразовательное значение такого подземного храма для дальнейшего церковного зодчества нам кажется очевидным.

Почему христиан первых веков влекло устраивать свои храмы на могилах, на местах казни святых – там, где, казалось бы, восторжествовал дух смерти? Почему на протяжении трех веков Евхаристия совершалась почти исключительно в катакомбах? Конечно, катакомбы служили укрытием для преследуемых христиан. Но к одной прагматике свести эти вещи невозможно. Какой-то глубокий, чисто религиозный порыв влек христиан именно к святым гробницам. И под влиянием как раз этого порыва уже властьимущие – император Константин Великий со своей святой матерью – построили храм Воскресения не где-то еще, но вокруг гроба Господня. Катакомбные крипты в смысловом отношении подобны храму-Кувуклии. «Дивен Бог в святых Своих, Бог Израилев», – поет Церковь с древнейших времен. Мученик, удостоившийся венца, – это тот, кто ради обретения в себе Христа пошел на жертву своей жизнью: он – вспомним слова святого Игнатия Богоносца – реально соединился с Христом, его тело стало членом Тела Христова. Мученическая же гробница при этом оказывалась образом гроба Господня. Умирающие во Христе в Нем оживут и прославятся: в этой интуиции, столь характерной для апостола Павла, аккумулирован дух раннего христианства. На этой своей стадии христианство было по преимуществу радостной религией воскресения, – еще была свежа память о Воскресении Господа. И катакомбные церкви в этом смысле все были храмами Воскресения, образами будущего Иерусалимского – в катакомбную эпоху еще не существовавшего храма. Христианство – это религия «попирания» «смерти смертью»: если зерно, упав в землю, не умрет, то не принесет плода (Ин. 12, 24).

Христианство – это ежедневное и ежечасное таинственное умирание–соумирание со Христом, ради стяжания дарованной Им миру новой вечной жизни. «Христианство <…> создало поэзию гробницы», – пишет один из исследователей раннего христианства37. Вряд ли чувство, одушевлявшее причастников катакомбных евхаристий, можно счесть поэтическим. Реализм любви к живому Спасителю, ощущение Его предельной близости, жажда вечной жизни с Ним столь сильная, что перед ней ни во что вменяется жизнь земная – это не поэзия. Это предчувствие перехода из века сего в иной план бытия, действительное переживание последней свободы и водительства Божия. Святые – это не поэты, и недаром в раннехристианской письменности слово «христианин» синонимично «святому». Та тяга к смерти, которая нами может быть верно понята только из глубины церковного опыта, которая в аскетике трансформировалась и получила наименование «памяти смертной», для первохристиан была непосредственным порывом любви к умершему и восставшему Христу.