Русский бунт. Начало - стр. 26
– Думкопф![3]Сей же час отпусти! Аркебузирую! Варвары, der Habenichts…[4]
– Иван Андреевич! – я и не думаю вставать со ступеней. – Ну зачем же так? Оконфузились? Сдали город? Имейте честь держаться достойно…
Теперь уже в мой адрес летит порция ругательств. Опять мешая слова, Рейнсдорп кричит, что я заклейменный вор Емелька Пугачев. О чем ему давно известно.
Тут губернатор подставляется.
– Господа, полковники, честной люд! Вы видите на моем лице клейма? – тут я уже привстаю, оборачиваюсь к горожанам. Слышу выкрики «нет», «не видим».
– А слышали, как меня признал отец Михаил?
– Да!!
Народ волнуется, принятие присяги остановилось.
– Это ты, немец, вор! – я обличающе указываю пальцем на дергающегося в руках Хлопуши губернатора. – Своего царя предал ради Катькиных подачек!
Рейнсдорп, разумеется, никакой не немец – датчанин, но народ в такие детали не вдается.
– Не сметь так про императрицу! – из толпы арестованных офицеров пытается выскочить, судя по цветному нашейному платку, молодой поручик или подпоручик. И тут же получает от казака плашмя саблей по голове. Падает на брусчатку, пытается встать, но бесполезно.
– Тащи губернатора к остальным… – я машу рукой в сторону толпы пленных.
– Царь-батюшка, енерала-то мы не смогли взять. – Подуров подходит ближе, вздыхает. – Порубили его казачки.
– Какого генерала?..
– Обер-коменданта крепости, енерала Валленштерна.
– Ну и пес с ним! – захохотал полковник Лысов. – Сейчас и этих порешим.
Я сосчитал офицеров. Двадцать один человек, включая губернатора.
– Иван! Опроси офицериков, имена, звания…
Почиталин уходит к пленным, а я заглядываю в картину Непейводы. Мужик – явно талант. Так точно успел набросать контуры всего нашего «натюрморта». Люди целуют мою руку, Иван читает указ, священник крестом благословляет (тут художник слегка приврал).
Я примерно представляю, что будет дальше с офицерами. Даже внутренне готовлюсь. Но вот стоит ли это видеть художнику? Он ведь потом такое нарисует – век не отмоешься. Вот изобразил гениальный Репин, как Иван Грозный убивает своего сына – и уже никого не волнует, было ли это в действительности. Все уверены, что Иван Васильевич точно порешил родную кровь. А ведь исследователи потом выяснили, что царевич умер от отравления мышьяком.
– Десять прапорщиков… – начал докладывать Иван. – Семь подпоручиков и поручиков, два капитана и один полковник. Ведут себя предерзко, царь-батюшка!
– Ничего, это мы сейчас поправим… – Я в окружении полковников спустился с крыльца. Стал разглядывать офицеров – те меня. С вызовом так. Хмурые, озлобленные, с окаменелыми лицами, они стояли в небрежных позах, с руками, засунутыми в карманы, как бы стараясь этим подчеркнуть полное презрение к пленившему их бородачу.