Рукопись, найденная в Сарагосе - стр. 104
Ты знаешь Зулейку и, наверно, заметил, до чего она хороша собой. Из глаз ее струится сладость, на губах играет упоительная улыбка, тело поражает совершенством форм. Однажды утром, возвращаясь из обсерватории, я долго не могла ее дозваться, чтоб она пришла и раздела меня; тогда я вошла к ней в комнату, соседнюю с моей спальней. И увидела, что она, высунувшись в окно полуголая, делая знаки кому-то на другой стороне долины и посылает страстные поцелуи, вкладывая в них, казалось, всю свою душу.
До тех пор я не имела ни малейшего представления о любви; выражение этого чувства впервые поразило мой взор. Оно так потрясло и прельстило меня, что я застыла на месте как вкопанная. Зулейка обернулась; яркий румянец проступил сквозь ореховый цвет ее лица и разлился по всему ее телу. Я тоже покраснела, а потом вдруг побледнела. Я почувствовала, что теряю сознание. Зулейка подбежала, схватила меня в свои объятья, и сердце ее, бьющееся тут же возле моего, пробудило во мне такую же тревогу, которая владела ее чувствами.
Мулатка поспешно раздела меня и, уложив в постель, ушла, как мне показалось, обрадованная, и с еще большим удовольствием заперла за собою дверь. Вскоре я услышала мужские шаги, кто-то вошел к ней в комнату. Быстрым, хоть и невольным движением я выскочила из постели, подбежала к двери и приложила глаза к замочной скважине. Я увидела молодого мулата Танзаи с корзинкой цветов в руках. Зулейка побежала ему навстречу, взяла полную горсть цветов и прижала их к груди. Танзаи подошел, чтобы подышать их ароматом, смешанным во вздохами его возлюбленной. Я отчетливо видела, как Зулейка задрожала, – причем меня тоже охватила дрожь, – подняла на него томные глаза и упала в его объятья. Я бросилась на постель, облила ее слезами, рыданья перехватили мне дух, и я с мучительной болью воскликнула:
– О моя сто двенадцатая прабабка, имя которой я ношу, чувствительная и нежная жена Исаака! Если с лона своего тестя, лона Авраамова, ты видишь, в каком состоянии я нахожусь, умоли тень Мамуна и скажи ему, что дочь его недостойна той чести, которую он ей уготовал!
Эти стоны разбудили моего брата: он вошел ко мне и, думая, что я заболела, дал мне успокаивающее лекарство. Он пришел еще раз в полдень и, обнаружив, что у меня учащенный пульс, сказал, что согласен взять на себя продолжение моих каббалистических трудов. Я с благодарностью приняла это предложение, так как сама была не способна ни на что. К вечеру я заснула и видела сны, совсем непохожие на те, что слетали ко мне до тех пор. А на другой день грезила наяву или, вернее, была такая потерянная, что сама не знала, что говорю. Взгляды брата почему-то заставляли меня краснеть. Так прошла неделя.