Роза – стервоза. Повесть - стр. 37

Каждого пусть жизнь,

И за что пусть будет

Жизнь свою любить.

Я попросила Вадима принести мне ручку и листок, чтобы я могла переписать это стихотворение для себя.

– Я сам тебе его перепишу, – пообещал Вадим и обещание своё сдержал.

На другой день, провожая меня до автобуса, идущего в Москву, он вручил мне двойной тетрадный листок со стихотворением и своим автографом. Я перечитывала его в дороге раз пятнадцать. Этот листок, сильно затёртый и потрёпанный, хранится в моей квартире на Кожухе до сих пор. Я давно не перечитывала его, потому что помню наизусть.

В ту ночь Вадим рассказал мне историю своего шефа.

– Почему вы называете Сергея Борисовича Хароном? – Поинтересовалась я. – Он вовсе не мрачный и, вообще, милейший человек.

– А кто сказал, что Харон был мрачным? Возможно, он тоже был милейшим… существом. Просто Харон – проводник в царство мёртвых, и Сергей Борисович в некотором роде тоже. Он проводник, а мы, медбратья и санитары, его помощники…

Вадим задумался, уставившись невидящим взглядом в пространство. Что он там видел? Ушедших родителей? Свою тяжёлую и страшную работу? Будущее?..

– Вадим, – окликнула я, и он, как всегда, резко повернул в мою сторону голову. – Тебе нравится работать в морге? Только честно!

– А тебе? – Ответил он вопросом на вопросом.

– Что «мне»? – Не поняла я.

– Тебе нравится, повторяясь до бесконечности, разучивать одни и те же движения?

– Из одних и тех же движений получаются разные танцы, – ответила я. – Вот, смотри…

Я поднялась с дивана в гостиной, куда мы переместились после ужина, и продемонстрировала Вадиму наглядно, как пять неизменных движений можно уложить в разные рисунки танца.

– Здорово! – Выдохнул он, когда я закончила. – Мне всегда казалось, что в танцах, музыке, да, и пении, в общем-то, творчества очень мало. Ноты, слова, движения – всё прописано… А, оказывается, даже в пределах прописанного можно проявить столько фантазии!..

– Да, – согласилась я, – и мне это нравится. Конечно, во время репетиции, особенно ближе к её концу, кроме жуткой усталости и злости ничего уже не чувствуешь, а после неё даже на злость сил не остаётся. Это одна сторона процесса. Это как изготовление деталей. Дальше следует их сборка – из отдельных частей составляется танец или партия. Соберёшь не в том порядке, и всё, машина не едет, танца нет. Соберёшь плохо, получишь нечто рваное, ломаное, смотреть противно. Надо, чтобы всё было выполнено и собрано правильно, и чтобы зритель при этом видел лёгкость, непринуждённость, красоту, а не тяжёлый труд. Я люблю выходить на сцену и дарить зрителю радость и лёгкость. Я не всегда в восторге от процесса, но мне нравится результат. Именно ради него я одиннадцатый год учусь, вкалываю у станка, терплю боль… То есть, училась, вкалывала, терпела… —