Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники - стр. 9

Но ни отсутствие туалетов, ни рваная обувь Наташиной жизнерадостности не сбавляли.

Окончив курсы (они были краткосрочные), Наташа поехала в свое любимое Отяково. Там ей было хорошо и просто. Летом – грибы, ягоды, дальние прогулки, и на рояле поиграет, и попоет, развлечет стариков. А зимой – с девушками-подружками из деревни на салазках с горы каталась, а под Новый год и в Крещенский вечер гадать к часовне ходили. <…>

И вот прошло немного времени, и познакомилась Наташа в Можайске с новым судебным следователем Сергеем Михайловичем Лодыженским. И конец зимы, и всю весну заливались под дугой колокольчики. Это можайские ямщики возили на тройке или на паре Сергея Михайловича в Отяково. А в июне сыграли свадьбу. Но только четыре года прожила мама с мужем, трое детей родилось, а с 1902 года, с двумя сиротами, осталась вдовой. Мы продолжали жить в Можайске, мама получала на нас небольшую пенсию. Квартиру сняли поменьше.

Я помнить себя начала очень поздно, так, подряд, помню лет с семи-восьми, а вот сестренка моя Таша помнит все очень рано. Да и хороша же была моя сестренка! Глазищи громадные, черные, личико нежное, розовое, а волосы густые, золотистые. Лет с пяти, наверно, у нее уже болтались сзади две толстенные косы, спускаясь ниже талии. Мама, Таша, няня – вот самые волшебные, дорогие слова детства.

Няня. Посчастливилось нам с Ташей, что ею оказался особенный человек. Особенный по своей доброте и необычайной одаренности. Ульяна Матвеевна Бычкова родилась незадолго до отмены крепостного права, в глухой деревеньке Тульской губернии, Чернского уезда. Улюська была еще пятилетней девочкой, когда по деревне прошла черная оспа. Вымирали от нее целыми семьями, умерли и родители Ули. Какие-то родственники поселились в их избе и присматривали за двумя младшими братьями, а Улю взяла к себе тетка. Она работала на господской кухне, и вот с тех пор началась нянина жизнь в людях. Оспа оставила ей тяжелый след, все лицо ее было рябое.

Шли годы, отменили крепостное право, девочка росла и, «вольная», так и осталась жить на барской кухне. И вот тут и сказалось ее необычайное трудолюбие и одаренность. Кому нужна была чужая девчонка? О школе даже и думать было нельзя, и все же Уля самоучкой научилась читать и писать. Помню, у няни, в ее сундучке, были свои книжки, и помню, как она нам читала их не хуже других взрослых. Шить, вышивать, вязать – все умела наша няня. Все наши детские платьица, белье – все было сшито ее руками. Шерстяные носки мы носили только нянины. А как она готовила, какое бесконечное количество блюд знала она! Какие кремы и пирожные умела она приготовлять! Она знала кухню и украинскую, и польскую, и еврейскую. Я просто привыкла к тому, что кто бы у нас ни обедал, обязательно восхищался няниной готовкой. Даже нас, маленьких, глупеньких девочек, няня поражала своей универсальностью. У нее был хороший голос, правда, пела она очень редко, но мы так любили, когда она пела. А какие сказки она нам рассказывала! И когда мы ее спрашивали: «Няня, почему ты все умеешь и все делаешь так хорошо? Кто тебя учил?» – она отвечала: «Меня никто не учил, я сама училась. Зимой вечера длинные, время свободное, каждый чем-нибудь занимается: кто вяжет, кто шьет, кто вышивает, а я тут как тут и смотрю во все глаза, а уж когда выпрошу себе иголку с ниткой, тут уж мне полное раздолье. И около поваров любила вертеться: готовили тогда много, господа богатые были, а хоть и подручных много, все же от моей помощи никто не отказывался, а я помогать помогаю, а сама приглядываюсь».