Ротмистр - стр. 47
– Гони!!!
…Хата кузнеца нашлась быстро. Открыл сам хозяин:
– Ежели сковать чего, так по утру в кузню приходите…
– Оксану, помнишь? – негромко осведомился Ливнев.
– Чего?
– Ведьму, говорю, помнишь?
– Ведьму? Ведьму помню… Чего ж не помнить… Живучая была зараза…
Дальнейшие события для Ливнева распались из целого на куски. Вот он охаживал бесчувственное тело кузнеца дровиной из поленницы, приговаривая: «Тележная ось тебе! Тебе тележная ось!» Вот, расшвыривая всех, кто попадался под руку, успел подпалить три хаты. Вот толпа селян с кольями смяла, погребла под собой. Вот сопровождающие, паля из револьверов в воздух, разогнали свалку, подняли Ливнева, перепачканного в крови своей и чужой, на ноги:
– Матвей Нилыч, одумайтесь! Каторга ведь!..
А тот, не слыша, повторял, как заведенный:
– Всех порешу, всех… С лица земли сотру… Всех до одного…
После сел на землю, обхватил голову руками и заплакал…
Ливнев помнил, как стоял, уронив голову на грудь, у заросшего бурьяном холмика без креста, что за оградкой кладбища. Со стороны села тихонько приблизилась сгорбленная старуха, прижимая к груди какой-то сверток. Прошамкала, глядя в сторону:
– Малец при ней был грудной… Что мы, звери, что ль?.. Микиткой окрестили…
Ливнев принял из рук старухи младенца, осторожно развернул тряпье. Глянули на Ливнева зеленые Оксанины глаза. Ни слова не сказав, завернул Ливнев ребенка в свой китель, сел в карету и укатил прочь.
Да больше уж не возвращался туда.
…Стелились за окнами поля, проплывали мимо верстовые столбы. Ливнев тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
– Расскажи про маму, – снова попросил Микитка.
Ливнев сгреб сына в охапку, прижал к себе, утаивая слезу:
– Красивая она у меня была… Прямо как ты…
* * *
Он вошел в станицу с востока, вслед за первыми лучами солнца. Служивший посохом молодой узловатый дубок, иссеченный дождями и обожженный полуденной жарой, клюнул взбитый копытами суглинок и замер. Бросившиеся было на незнакомца дворовые кобели, остановились в нерешительности, уловив исходящий от посоха запах мертвого волка, поворчали глухо и предпочли убраться прочь.
Судя по стоптанным лапоткам, явился путник издалека. Был он уже не молод: густая сеть морщин, покрывавшая коричневое от загара лицо, терялась в седой окладистой бородке, однако глаза из-под нависших кустами бровей смотрели живо. Все имущество странника умещалось в заплечный мешок на лямках да котомку у пояса. Холщовая рубаха до колен, подпоясанная веревкой, и видавшие виды порты, болтались на щуплом теле, как мешок на палке.
– Доброго здоровьица, красавицы! – путник поклонился бабам у колодца.