Ростов-папа. История преступности Юга России - стр. 28
Впрочем, объяснение ростово-одесскому уголовному разгулу «кровавых царских времен» таилось внутри самой судебной системы Российской империи. Реформа 1864 года и введение судов присяжных стали просто манной небесной для отечественной босоты. Среди присяжных преобладали простые обыватели, бывшие крепостные, зачастую на своей шкуре прочувствовавшие все тяготы беспощадной государственной машины. Оттого они заранее сочувствовали ее «жертвам», то есть самим подсудимым, даже из среды уголовников, судьба которых порой была им самим близка. Этим и пользовались адвокаты подсудимых. Поэтому число оправдательных приговоров превышало все мыслимые нормы, к чему совершенно не готовы оказались следственные органы, не привыкшие добывать неопровержимые улики.
Порой подсудимых, обвиненных в воровстве, бродяжничестве, попрошайничестве, разбое, просто высылали за пределы губернии, что ничуть не мешало тем сразу же возвращаться назад (и так по много раз).
Даже в случае осуждения реальных варнаков в судопроизводстве преобладала практика малых сроков, так что не приходилось надолго отрывать босяка от привычного ему окружения.
Побеги же с каторги, и уж тем более из сибирской ссылки, были явлением повсеместным.
С другой стороны, само общество, расслабленное либеральными реформами Александра II, расцветом нигилизма, народничества и т. п., уже иначе смотрело на полицейские усилия властей.
Как писал знаменитый глава Петербургской сыскной полиции Иван Путилин, «мошенники рассчитывают именно на то, что никто из прохожих или посторонних не подаст помощи, не вмешается в дело, опасаясь разных неприятных последствий: продолжительных допросов, многократного вызова в свидетели… Безнаказанность многих преступлений часто является следствием той боязни, которую обнаруживает обыватель к участию во всех инцидентах, могущих окончиться полицией и судом».
Эти тонко подмеченные выводы газетчиков и профессионалов начала ХX века создали вокруг ростовской уголовной босоты такую же кандально-романтическую ауру, которая к этому времени прочно закрепилась за одесскими жульманами.
Понятие «ростовский вор» (не убийца, не мошенник, не шулер, а именно вор) стало отождествляться с высшей лигой отечественного криминалитета, а в быту экстраполировалось на любого ростовца, в пику Одессе-маме величавшего свой город «папой» (что можно наблюдать и по сей день).
На допросе у околоточного настоящий куклим четырехугольной губернии (бродяга, не помнящий родства) на стандартные вопросы вроде: «Кто таков, как зовут, чьих будешь?» – отвечал: «Зовут зовуткою, а величают уткою. Одесса – моя мама, Ростов – папа, гуляй, рванина».