Российский колокол № 5-6 2020 - стр. 13
Сгинувших самозванцев из Верховного Совета вряд ли кто помянул добрым словом, ровно как и остальных им подобных. Народ давно перестал обращать внимание на болтунов, тешущих свое тщеславие на костях умерших. Третий месяц свирепствовала чума, и конец ей виделся только со смертью последнего горожанина, и как всегда в трудные времена невзгод и несчастий, столь щедро достающихся на долю несчастной страны, многие стали искать защиты и спасения у Бога. Многие шли еще дальше и искали самого Бога, с радостью находя Его в своем сердце. Популярными стали у горожан разговоры о Добре и Зле, о Свете и Тени, о Милосердии и Любви. Рассуждения о текучих и подвижных границах между Раем и Адом. «Если сегодня здесь Ад, – говорили они, – это значит, что ад внутри нас!»
Для многих вдруг очевидной стала истина, которую они игнорировали столь долго. Самые наблюдательные давно обращали внимание на то, что эпидемия не затрагивала детей до двенадцати лет. Менее очевидно, но очень привлекательно звучало утверждение, что чем меньше злобы и ненависти в человеке, чем меньше он проявляет агрессии, тем меньше у него шансов заразиться чумой. Вдруг что-то сдвинулось в умах людей. Они стали опасаться не только проявлять агрессию и насилие, но и простую грубость в быту старались исключить полностью. Теперь каждый человек, как занозу, носил в себе простую мысль: я – граница между светом и тенью!
Было ли это простым стечением обстоятельств и цепью случайных совпадений, или во всей этой мистике действительно заложено было рациональное звено, пусть каждый решает для себя сам, но факт неоспорим: эпидемия с того времени действительно пошла на убыль. У людей появилась надежда, которая с каждым днем перерастала в уверенность, что, заплатив смерти страшную цену, они смогли отстоять свое право на жизнь. Старая мудрость учит: «Люди не хотят жить вечно. Люди просто не хотят умирать».
Эпидемия закончилась. Чума ушла. В тот день, когда в городе не было зафиксировано ни одной смерти от болезни, выкосившей едва ли не половину его населения, над Москвой разразился небывалый по силе ливень, который даже вообразить себе доселе было трудно. Дождь стоял стеной, словно ангелы в небе продырявили огромную дыру. Потоки воды смывали с домов и тротуаров всю грязь, что налипла на них за эти ужасные месяцы. Улицы и бульвары превратились в реки, по которым бурные потоки воды несли прочь все, что должно было исчезнуть из новой жизни. Люди попрятались от стихии по домам. От могучих раскатов грома здания будто проседали вниз и дребезжали, как хрусталь в серванте. Ослепительные молнии, как вспышки старого фотоаппарата, выхватывали неверные силуэты пустынных улиц и площадей изумленного города. Словно бы ни одной живой души не осталось вдруг. Только на Красной площади, одинокий, подставив иссушенное лицо под жесткие струи дождя, самозабвенно плясал, шлепая по лужам босыми ногами, какой-то юродивый. Он вздымал руки вверх, смеялся, обнажая воспаленные беззубые десны, плакал навзрыд, хлюпая горлом, и хриплым голосом кричал небу: «Очищение!»