России верные сыны - стр. 9
Здесь Семен Романович отложил перо и задумался. Потом потянулся за табакеркой и понюхал табак. Прежде чем закрыть табакерку, он с грустной нежностью посмотрел на портрет красавицы – искусно сделанную миниатюру на крышке табакерки – и вздохнул о безвозвратно ушедших днях молодости. Потом с силой потянул ленту звонка, и тотчас же дом наполнился протяжным мелодичным звоном.
В дверях кабинета появился высокий молодой человек в темно-зеленом, грубого сукна сюртуке, застегнутом на большие медные пуговицы. Он был коротко острижен и гладко выбрит. Небольшие светлые бачки обрамляли мягкие, округлые черты русского лица. Голубые глаза глядели на Воронцова с почтительным любопытством.
– Ну, здравствуй, земляк, – сказал Воронцов, пытливо глядя в глаза молодого человека. – Давно ли на чужбине?
– На масленой пошел двенадцатый год.
Голос был низкий, приятный и понравился Воронцову.
– Какому ремеслу обучился за двенадцать лет?
– Воронению стали учился в Бирмингеме. В Шеффильде у Роджерса обучился особой закалке клинков.
Пистолеты, замки для охотничьих ружей умею делать не хуже английских. Всего не расскажешь.
– Сын про тебя говорил… Это ты шотландского кулачного бойца одолел? Тебя как звать?
– Федором зовут. Федор Волгин.
Волгин смотрел на Воронцова по-прежнему смело и весело, и все в нем нравилось Семену Романовичу, однако он ворчливо сказал:
– Избаловался, поди: народ здесь балованный… Взять хотя бы ноттингемских ткачей. Как так можно работнику против хозяина идти, барское добро ломать? Это ж прямая пугачевщина! Небось и про это слыхал?
– Слышал, – нехотя ответил Волгин, – в пэбликхау-зах люди толкуют.
– А ты и аглицкому языку выучился?
– Писать не могу, а понимать понимаю.
– Пожалуй, и газеты читаешь?
– Когда было время – читал… Правду ли пишут, ваше сиятельство, будто фельдмаршал князь Кутузов в походе скончался?
– Правда.
– Вечная ему память, – и Волгин перекрестился. Помолчав немного, Воронцов через плечо внимательно поглядел на курьера. Что-то новое, прежде не заметное появилось в последние годы в русских людях, которых он вывез еще много лет назад из России. Вот и этот тоже… Бедовый народ! Он выпрямился во весь свой высокий рост и строго сказал:
– Слушай, Федор… Загостился ты в чужих краях. Правда, по моей воле. От этого будет польза для ремесла.
– По мне, хоть сегодня ехать, – просто сказал Волгин.
– У тебя своей воли нету, ты – мой человек, где бы ни был, – чуть рассердившись, сказал Воронцов. – Слушай, пока мы с тобой жили на острове в тепле и на покое, братья, русские люди, отстояли родную землю. Ну, я старый и хворый, а ты вон какой богатырь… Надумал я послать тебя с важнейшими, государственной важности, депешами в главный штаб его величества. Путь твой далекий и трудный. В Гревсенде сядешь на корабль, будешь плыть до города Гамбурга, там тебя высадит на берег шлюпка. В Гамбурге – гарнизон французский, держи ухо востро. Разыщешь аптекаря Кранца, он живет против главной кирки, на площади, в доме под номером восемьдесят восемь. Сведет он тебя к русскому купцу Никите Сергеевичу Рубашкину, от него получишь маршрут. Выучишь его, как «Верую», и сожжешь. Дальше, где в почтовой карете, где верхом, где пешком добирайся до города Виттенберг, что на реке Эльбе. Там в заезжем доме «Под букетом» вдовы Венцель будешь дожидаться курьера канцелярии его величества. Ему отдашь депеши… Ступай посиди в прихожей. Придет время – позову.