России верные сыны - стр. 77
– Ты будешь бранить меня, Можайский, но можно ли извинить буйство черни?
– Чернь! Разве не из черни вышел наш Ломоносов? Разве не чернь, не простой народ русский изгнал Наполеона? Помнишь день Бородина? Нечего было уговаривать солдат быть храбрыми… «Что нас уговаривать, – отвечали они, – стоит на матушку Москву оглянуться – на черта полезешь!»
Они помолчали, потом Слепцов заговорил с горечью и страстью:
– Все переменилось с тех пор, как мы стояли в лагере под Тарутином! Все мы были тогда заодно, жили душа в душу, шинели носили из солдатского сукна, с солдатами жили, как отцы с детьми, гатчинскую муштру, экзерциции, парады – по боку! А нынче? Мы в походе, а офицеры одеты точно на смотру, блеск, умопомрачение! Только что парады не устраивают – немочек прельщать, но погоди, и до этого дойдем… Забыть не могу… Стояли мы под Вильной в прошлом году. Наполеон был у Немана, война – чуть что не решена, а великий князь Константин гоняет солдат на плацу, учит парадному шагу для смотра. Мы на него как на полоумного глядели. Вот и теперь – Наполеон еще на левом берегу, а гатчинские капралы за старое взялись, за артикулы и экзерциции. Только и слышно: «пуан де вю», «пуан д’апю», шаг петербургский, шаг могилевский, шаг варшавский, шаг по музыкантскому хронометру, различаемый количеством в минуту. В тысяча восемьсот шестом году, после Аустерлица, изобрели какой-то новый барабан, производивший страшную трескотню, вот тебе тоже реформа! И притом взялись за наказания телесные, как будто без палки нельзя внушить солдату доверие к командиру, чтобы шел он без оглядки под пули и ядра… Пехота многострадальная! Иные офицеры разевают рот только для брани. Это называется у них служить «по-нашему, по-гатчински»!
Должно быть, Слепцову не с кем было отвести душу, он говорил без остановки, не переводя дыхания, забыв даже о гитаре, которую держал в руках:
– Тот, кого фельдмаршал любил, не в чести; Дохтурова, Ермолова, Раевского – только что терпят! Кругом одни чужеземцы.
– Чудны дела твои, господи! – грустно улыбаясь, сказал Можайский. – Кто русскому царю служит? Лейб-медик Виллие, гардеробмейстер Геслер, метрдотель Миллер, статс-секретарь Нессельрод. Один кучер Илья русский… Да еще Волконский… И тот приказы по-французски пишет.
– Эх, тоска, тоска… Завидую тебе: ты странствовал, повидал свет, а что видели мы? В походе еще куда лучше, чем в казарме, где разве что попадешь в руки к полковому лекарю, а от него прямо в царствие небесное… Лучше уж прямо сложить голову в бою! Лежал я в госпитале в Шклове, есть такое местечко. Начальник госпиталя в стачке с медиком, священником и ревизором. На покойниках наживались, разбойники! Задерживали выключение из списков умерших и получали на них довольствие. Стакнулись, подлецы, с подрядчиками и грабили казну. Покойников без гробов хоронили! Пообещал я одному вору влепить сто нагаек, да вот никак не встречу. Рожу его запомнил, удивительно мерзкая, век не забудешь… А ты о чем задумался?