Родишь мне сына - стр. 12
— Вот твоя тряпка — вытри лужу на паркете. А то я тебя выпорю.
Он расстегивал запонки на манжетах и стаскивал с себя рубашку со зловещим шорохом. Я могла лишь догадываться, зачем он это делает и что будет дальше.
— Зачем ты раздеваешься?
— Постирай рубашку, — сказал Марат и бросил мне в лицо одежду. — На ней пятно от кофе. Ненавижу пятна... Возьми средство и выведи его. Затем постирай на деликатном режиме.
Такая задача казалась мне издевательством. Я никогда не стирала вещей, так как не видела грязных участков. Я могла только догадываться, где надо тереть и какого цвета материал, что написано на бирке... Для меня это было непостижимым. Но Марату было все равно.
— В каком месте пятно? — спросила я, едва не плача. — Может, подскажешь мне? Пожалуйста...
— Сама увидишь, — бросил он небрежно и опять включил кофемашину.
Она тихо гудела, перемалывая зерна. А я стояла на коленях и глотала слезы.
— Я не могу.
— Что? — сказал он с претензией. — Я не расслышал. Повтори еще раз, пожалуйста. Только громко и отчетливо.
Гул механизма утих, в чашку постепенно капал кофе. И каждое слово, сказанное мной, было как на блюдечке.
— Я... — дрожал мой голос, — не... могу...
— Что ты не можешь?
— Не могу... увидеть, — душил меня ком в горле. — Я бы очень хотела, но не могу. Я не вижу, где пятно на рубашке. Прости меня, пожалуйста... Но я не могу его увидеть.
— Почему? — звучало как подпись под приказом на расстрел.
— Потому что я... я... — спотыкалась моя речь. — Я слепая. Незрячая. Я потеряла зрение в девять лет и с тех пор ничего не вижу.
Мне казалось, что он снова это сделает. Что меня опять накажут — что Марат возьмет и выльет кофе. Только на этот раз он брызнет кипятком мне прямо в лицо. Он подходил шаг за шагом, а я все больше ежилась от страха, прикрывшись его рубашкой.
Только не боль. Только не боль. Умоляю.
— Ты сама с этим справишься, — сказал он холодно. — Ты увидишь пятно и выстираешь то место. Выбора я не дам. Ты или сделаешь это, или я просто заставлю тебя это сделать. Поняла?
— Да, — кивала я, прижав к себе рубашку.
Она пахла потом и одеколоном. Пахла дымкой табака. А еще... Еще она пахла мужчиной — пахла тем, чего у меня еще никогда в жизни не было.
— Я отказываюсь это принимать. Ты говоришь, будто не видишь? Нет... Ты все видишь. Повторяй за мной: "я все вижу". Ну же... Я, — всунул он палец мне в рот, — все...
Сглотнув слезы, я послушно кивала:
— Я все вижу... Я все вижу. Я вижу.
— Вот и умничка. Я так и говорил.
Но я продолжила фразу...
— Вижу, какая ты бездушная тварь. Это единственное, что я на самом деле вижу.